Алгоритм проверки простой, как мычание коровы: копируете текст тестируемого автора и вставляете в Word. Далее поочередно заменяете слово «русский» на слово «еврей». Слово «русские» на слово «жиды». Слово «оккупант» можно заменить словом «сионист». И так далее. Публикуете полученный текст без указания первоисточника. Делается это потому, что местная политкорректность такова, что одни и те же слова, сказанные титульным деятелем, считаются милым чудачеством творческого человека, но то же самое, сказанное русским, сразу превращается в ругательное ругательство и шовинистический шовинизм.


Если после публикации вас завалят ругательными комментариями с обвинениями вас в антисемитизме и шовинизме (варианты — в наглости, подлости, низости), значит исходный текст — русофобский, а автор — русофоб. Тест надежен, как автомат Калашникова. Применять можно, но осторожно. При проведении лабораторных исследований двое испытателей этого маркера получили пожизненный бан, а сам автор подвергся неоднократному остракизму со стороны «прогрессивной (политкорректной и толерантной) общественности».

Итак, идентификация произведена, русофоб detected. Что теперь с этим всем делать?

"Делиться надо!" в исторической ретроспективе

Даже не пытайтесь пристыдить или переубедить вашего оппонента. Его уверенность в своей правоте опирается на железобетонные аргументы доктора Слуциса и ставший народным афоризм г-жи Мадлен Олбрайт «Делиться надо!», который уходит корнями в эпоху плаща и шпаги, когда евротуристов, измученных теснотой Ганзейского союза, встречали немереные пашни и бескрайние луга русских, непонятно почему владеющих этими богатствами в одиночку.

Нежно выпестованная в папских монастырях, усиленная феодальной вольницей, заботливо ограненная англосаксонскими неоконкистадорами искренняя зависть к восточным гадам-соседям, переродившаяся в стойкую генетическую русофобию из-за неоднократных неудачных попыток переделить все «по-честному», имеет более чем тысячелетнюю историю, так что у вас, если переть в лобовую атаку на русофоба, нет ни единого шанса. Во всяком случае там, где русофобы имеют численное преимущество.

Начните сразу с сочувствия, ибо русофобы живут в рамках потрясающей системы, которая гарантированно калечит то, что якобы пытается лечить, и разрушает то, что предполагается охранять и сберегать:


1. Пришлось как-то лететь в Прагу, сидя на соседнем кресле с соратником-сверстником доктора Слуциса, который долго не мог успокоиться после того, как стюардесса обратилась к нему по-русски. (Бедная девочка перед этим рассаживала москвичей и подумала, что мы — вместе с ними.) Негодуя, пожилой русофоб эффектно, как на трибуне, апеллировал к окружающим, ища сочувствия, и немедленно нашел его в моем лице. «Да! — заявил я, старательно соблюдая артикуляцию, — я тоже считаю, что русские НЕ ИМЕЮТ ПРАВА говорить с латышами по русски».

Услышав мой акцент, дедуля проникся ко мне искренней симпатией, и уже успокоившись, поинтересовался, как я, судя по произношению и грамматике, ни фига не земгал, смог проникнуться этой Великой Истиной. Я признался честно:"Viss ir ļoti vienkārši, man aug divi bērni un katrs brīvi runā trijās valodās. Es rūpējos par viņu konkurentspēju. Runājot krieviski ar latviešiem, es gribot-negribot pacelšu viņu krievu valodas līmeni, paaugstinot ar to pašu šo cilvēku konkurentspēju, loģiski samazinot saviem bērniem." (Всё очень просто, у меня растут двое детей и каждый из них свободно говорит на трех языках. Очень беспокоюсь за их конкурентоспособность. И разговаривая по-русски с латышами, я вольно-невольно повышаю уровень конкурентоспособности латышей, снижая конкурентоспособность собственных детей.)

Вплоть до Праги мой собеседник молчал, и уже выходя из самолета, пробормотал (о ужас!) по русски: «Да-а-а-а, а я об этом как-то и не подумал...» — «Ну и правильно, — в свою очередь, подумал я про себя, — не надо вам об этом думать. Вам, как Шуре Балаганову, пилить надо и не отвлекаться...»


2. Второй случай клинического мазохизма довелось наблюдать, будучи в составе одной из делегаций, предлагавших от имени восточного инвестора сотрудничество по транзиту «всего что горит» в западном направлении. Труба в этом случае превращалась для Латвии в самостоятельную нефтеносную жилу, которую восточные партнеры за свой счет обязались реновировать и расширять. Боже мой, какой фейерверк высокомерия и надменности привелось наблюдать в исполнении местных политических и экономических деятелей! «Да чтобы мы, гордые арийцы, да с вами на одном гектаре...» Одним словом, «ни сантиметра этого благородного металла клятым москалям»... Что стало с трубой и куда в результате отправились «гордые арийцы», всем уже известно.

Мартиролог объектов, ревностно охраняемых русофобами от русских, настолько велик и настолько быстро пополняется, что в случае дальнейшего перечисления примеров эта заметка превратится в посмертный статистический отчет, потому что результат всегда один: если русофоба не держать за руку, он гарантированно угробит то, что якобы защищает от русских варваров и «до кучи» попытается убиться сам.

Это загадочное состояние, называемое специалистами потешным словом «амок» распространяется не только на материальный, но и на духовный мир русофобов:

Говорит патентованный русофоб Алвис Херманис. Именно тот, который считает: «всё, что создали русские — сплошная катастрофа». (Кстати, для интересующихся, тут располагается список того, что все-таки ОНИ создали.)


"Когда я был молодым, мне казалось, что рай, земля обетованная — это заграница. Теперь земля обетованная для меня — это история. Человеку нужно держать в голове какое-то утопическое место, где можно почувствовать самоуважение. Когда-то это была заграница, сейчас для меня эту роль играют XIX — первая половина XX века. Кажется, тогда среда так не унижала человека", — отметил Херманис.

Если не учитывать геленовские нотки, в целом — хорошо ведь сказано. Однако смотришь на дела... нет, не прошлые, на настоящие. И как прикажете с этой поэзией души состыковывать снос памятника человеку, впервые в истории предоставившему латышам независимость (Ленину), и восстановление на Ратушной площади памятника другому человеку, который не только их независимыми не представлял, но и вообще за людей не считал (германскому рыцарю Роланду)?

Как перчатка на руку, на поэтические слова художника надевается кондовая конкретика министра обороны о неимоверной радости, которую он испытывает при одной мысли о немецком сапоге на латвийской земле. Точная фраза, по данным источника, звучала так: We are welcoming German boots on the ground here in Latvia ever since 1940 («Мы с 1940 года рады немецкому сапогу на латвийской земле»).

Смотрю я на символ вольного города, вспоминаю состав его населения и язык делопроизводства, перечитываю основные положения рейхсплана «Ост» по обустройству «Восточных территорий» — и срывается невольное: «Умри, Артис, лучше не скажешь».