( Collapse )

Стояло тихое солнечное утро 2 августа 1942 года. Степь вокруг станицы Кущевской ровная, как стол. За ней тянулась лентой лесозащитная полоса, перед которой выстроились по фронту четыре 2-километровые лавы двух полков 13-й Кубанской казачьей дивизии, готовые к новой атаке.

В семи километрах от казачьего строя за лесопосадкой находился хутор Веселый. Около него высоты и насыпь железной дороги. Линия обороны противника проходила у самого хутора на высотах.

Против двух сабельных казачьих полков за подготовленной ранее линией обороны располагались 101-я горно-стрелковая дивизия "Зеленая роза" и два полка СС. Против одного артиллерийского дивизиона были выставлены 12 пушек и 15 батарей немцев.

Казаки были готовы к конной атаке и ждали команды. И тогда над головами казачьих лав командир дивизии взмахнул клинком, указывая направление атаки.



Половину расстояния до противника казаки прошли шагом, половину рысью, и лишь когда чужие траншеи стали видны невооруженным глазом, казачьи лавы перешли в галоп. Их не могло остановить ничто: ни орудийный, ни минометный огонь, ни очереди пулеметов и автоматов. Распахнув на 2-х километровом участке ворота в немецкий тыл, казаки накатили мощным валом и продвинулись на 12 километров вглубину. Через три часа, когда они возвращались на исходные позиции, за их спинами осталось лежать тысячи трупов противника, изрубленных шашками, втоптанных в землю копытами коней.

А сутками позже, 3 августа, такую же атаку под станицей Шкуринской повторила 12-я Кубанская дивизия. И еще больше тысячи немцев из горно-стрелковой дивизии и полка СС "Белая лилия" навсегда остались в русской земле... В дневнике убитого фашистского офицера была найдена такая запись: «Перед нами встали какие-то казаки. Это черти, а не солдаты. И кони у них стальные. Живым отсюда не выбраться»

Это сражение не зачислено историками в реестр великих. Но не вспомнить о нем нельзя, потому как велика была цена победы.

Речь идет о легендарной «Кущевской атаке», тугой пружиной разжавшейся, неудержимой казачьей лавой развернувшейся в просторных степях Кубани.






Вот как рассказывает ветеран Кубанского казачьего кавкорпуса гвардии казак Ефим Иванович Мостовой.:

- День мне этот не забыть. Да и как забудешь свое боевое крещение? 2-е августа, 42-й.

Погас клинок зари, и сразу навалилась духота. В выгоревшем от жары небе начинает нещадно палить солнце. Стоим в конном строю, лощадь подо мной неспокойна, наверное, мое состояние передается и ей. Перед строем - наш командир полка майор Поливодов.

- Говорить много не буду, товарищи казаки, - в седле он как влитый, конь его тоже не дрогнет. - Генерал нам все сказал.





Николай Яковлевич Кириченко прошлым днем объехал, обошел весь наш корпус. Он был тоже немногословный с нами, но речь короткую его я запомнил навсегда.

- Перед нами отборные вояки Гитлера. Горно-стрелковая дивизия "Эдельвейс" с приданными частями "СС". Красиво, гады, назвали себя, да только в их поганых, кровавых руках любой цветок умирает. Остановить их не могут. От безнаказанности обнаглели, своей кровью еще ни разу не умывались. Вот мы их и умоем. Кроме нас - некому. На фронте паника. Но а мы же казаки.

Конную атаку генерал принял решение провести у станицы Кущевской. Перед строем понесли наше Боевое Знамя. Вот оно совсем рядом, внутри как-то защемило. Я стоял впереди... Легкий ветерок шевельнул его складки, бархат коснулся моего лица. На меня дохнуло, я в этом никому тогда не признавался, домом. Пахнуло парным молоком и только что выпеченным хлебом. Необъяснимо, да? Так пах подол платья у моей матери. Из горячей печи хлеб она принимала в свой подол. Ну и им утирала мои мальчишечьи слезы... Показалось еще, что не пропыленная дорогами, обожженная солнцем материя коснулась моего лица, а ладони матери. Не мужские впечатления, конечно. Да и было мне тогда едва восемнадцать. Я у матери один "на ходу" остался. Отец к этому времени с тяжелым ранением в госпитале оказался, а старший брат погиб еще в 41-ом.

- Давайте, братья-казаки, просто вспомним, что видели наши глаза, - снова донесся до меня голос нашего командира майора Поливодова. Чтобы не было у нас никакой пощады к этой нечисти, чтоб рубали мы ее остервенело.

А что вспоминать-то? За дальней лесопосадкой горело подожженное немцами пшеничное поле, а еще вчера мы прошли сквозь раздавленную их танками станицу. Прямо через сады, огороды - на танках, разворотили хаты, гонялись за не сумевшими спрятаться детишками, женщинами, стариками, забивали их. Уцелевшие смотрели теперь на нас угрюмо, мы глаза отводили. Нам только что не плевали вслед. С нами никаких надежд уже не связывали. Обида жгла нутро. Но станичники были по-своему правы.

- Покажем этой сволочи, что наши степи - это им не Елисейские поля. - Заканчивал свою речь Поливодов.

Если честно, я не знал тогда, что это за поля такие, и где они. Да и не только я, наверное. Но командира мы понимали. Обо всякой там Европе он говорил, которая до неприличия споро и скоро под Гитлера улеглась. Не уважали мы их. Союзников тоже не уважали. Да и были ли они у нас тогда... Последние слова командира вышли не совсем традиционными: - Ну с Богом, казаки. За Родину, за Сталина!

Тут ударила наша артиллерия на подавление. Развернулись и мы для атаки. Пошли по степи лавой. В ширину - километра на полтора-два. Пошли по старому казачьему обычаю молча, только шашки над головой вращали. Над степью завис зловещий свистящий шорох. И загудела земля от тысячи конских копыт. Вот этот звук, увиденная картина немцев, по-моему, и парализовали. Мы мчались на них, а в ответ - ни одного выстрела. Опытные казаки говорили нам, молодняку, что свою пулю, когда она в воздухе, чувствуешь, вот она, твоя смерть, уже выпорхнула из вражеского ствола. Я ничего подобного не чувствовал. Я уже и не слышал ничего, мир вокруг онемел. А нутро разрывала ненависть. Та самая, которая лютой зовется. Я ее даже как-то физически ощущал. Только бы дотянуться до врага, а там уже как придется - клинком его, голыми руками, зубами. Об этом я потом очень точные слова у Шолохова нашел. "Свою ненависть мы несем на кончиках наших штыков,"- писал он. Мы свою несли на лезвии клинков. После войны, кстати, мне довелось увидеть нашего великого писателя.

Гитлеровцы пришли в себя с опозданием. Мы уже почти сошлись. Разрывы снарядов начали вырывать из наших рядов людей и лошадей. Один снаряд лег почти рядом, горячая волна упруго прошлась по мне и все. Я уцелел. А потом я увидел своего фашиста. Они же даже не окапывались, так, залегли в бурьяне. Мой заслонил для меня все, я отчетливо увидел его каску, серые глаза, он щурился, наверное, солнце мешало, мы же неслись со стороны солнца. И без звука забился в его руках, как в падучей, автомат. И он не попал. И тут я достал его, как раз под каску, как учили, тут, главное, по каске не рубануть. Но и каски у них не у всех были. А потом уже работали инстинкты. Мир то включался, то выключался. Я видел, как винтом вворачивался в гущу гитлеровцев командир другого полка Соколов. Лучшего рубаку я вообще не знал. Говорили, что в том бою он срубил двадцать врагов. Но, на беду, и его пуля нашла.




Врезалась в память другая картина: мчится на коне наша Ксения Кулибаба. Казачка-девчушка, семнадцати лет. Поводья опущены, и на ходу из ППШ очередь дает. Нравилась она мне, желание мелькнуло, чтобы уцелела. Уцелела, но в любви ей я так и не признался, скромный был, нашлись поухаристее меня. А потом фашисты авиацию запустили. Да толк-то от нее какой? Мы же такими клубками крутились, так все смешались, что своего положить - очень даже просто. Самолеты начали на бреющем ходить, может, на нервы давили? Да только кому? Лошадям нашим? Лошадей наших этим не проймешь, ну а люди этот рев и не слышали. Тут на земле такая, как сейчас выражаются, кровавая разборка шла. Вопли, стоны, ругань. Гитлеровцы на своем лают, ну а мы кроем их своими "этажами". Я хорошо материться не умел, отец не дозволял, еще в детстве за сорное слово так по губам нашлепал, что они у меня как у африканца стали, а тут, в бою, откуда только и бралось. Были паузы в бою. Мы же врубились в немецкие порядки на несколько километров. На каком-то колхозном стане, помнится, разметали что-то в виде их штаба. Рядом чадно дымили два подбитых танка. Возле танка тлели трупы. В себя начал приходить возле затянутого зеленой плесенью пруда.

Бой закончился, и мы пили застоявшуюся, густую от всякой расплодившейся в ней заразы воду. И ничего нас не брало. Признаюсь, потом, после боя, почему-то лились из глаз слезы. И ничего поделать не мог. Старые казаки успокаивали, мол, после первого раза так бывает. Дотронулся до лица, а оно все к корке из пыли, пота, крови... Крови на нас было много. И на лошадях наших. Долго мылись.

После того боя меж собой мы так говорили: мол, Мамаю давным-давно на Руси Мамаево побоище устроили, а мы Гитлеру теперь - Кущевское. Кавалерийская рубка, конечно, вещь жестокая, да на то и война.

А о сражении под Кущевкой молва по всем фронтам разнеслась. Газеты писали, Левитан в сводках Совинформбюро рассказывал. А Верховный Главнокомандующий самолично директиву составил, которая обязывала ознакомиться с нашим боевым опытом каждого, кто держит в руках оружие, учиться побеждать на образце казаков генерала Кириченко. Мы, казаки, были, выходит, выбраны как эталон воина в тяжелую годину для Родины - честь, которой не удостаивался до этого ни один другой род войск в нашей Красной Армии.

Ну а войну наш корпус закончил под Прагой. Но меня к тому времени ранили, так что мне, к сожалению, не пришлось напоить своего коня из Влтавы. И друзья уже расскажут, что река хорошая, большая, хотя, конечно, куда ей до нашей красавицы-Кубани.



В этих первых боях отличились многие казаки: отец и сын Недорубовы, Божко, Рыжов и другие.





Константин Недорубов во время Кущевской битвы уничтожил семьдесят фашистов! В первую мировую войну он стал полным Георгиевским кавалером, а за бой под Кущевской получил звание Героя Советского Союза.

Во время Кущевской атаки погибла не одна тысяча донских и кубанских казаков. Раскопки ведутся до сих пор.

( Collapse )



Начинал будущий герой простым учителем у себя на родине в Башкортостане, в посёлке Старые Балыклы. Хотя, простым он уже тогда не был. Окончив школу и педагогическое училище с отличаем Мурзин быстро поднялся от простого преподавателя до директора, хотя даже не переступил 20-летний рубеж. Но учительской карьере он предпочёл добровольцем отправится на Финскую войну, однако прибыл на фронт уже к самому окончанию и поучаствовать в боях ему не довелось.



Преподавательство было не единственной страстью юного таланта. Столь же сильно он желал проявить себя и на поле брани, поэтому после Финской войны Мурзин направился в Рижское военное училище. Войну он встретил в должности командира взвода 10-й стрелковой дивизии.

Заняв оборону в Литве, дивизия одной из первых столкнулась с противником и начала отступать под ударами немецкой армии. Именно в это время и решится дальнейшая судьба будущей легенды.

В сентябре 1941 года Мурзин со своими соратниками окажется в окружении. Стараясь пробиться к своим, Даян Баянович получит ранение, а из всего его отделения останется лишь два бойца. Понимая, что прорваться с тяжело раненым командиром солдатам не удастся, командир приказал оставить его рядом с одним из сёл, а самим уходить. Спустя несколько дней его нашли местные жители и выходили.

Вполне очевидно, что офицер РККА просто не мог остаться в селе на оккупированной территории, поэтому Мурзин начал искать способ пробраться к своим. Так он и узнал о действующем в окрестностях Ямпольском партизанском отряде «За Родину». Сам отряд входил в целое партизанское движение, командовал которым сам Сидор Ковпак, и движение это могло похвастаться серьёзными достижениями. В связи с этим офицер решил, что защищать страну он может и будучи партизаном, поэтому принял предложение руководителей отряда возглавить взвод разведки.

Талантлив он оказался и в этом деле, а вскоре успешного разведчика подрядили на куда более серьёзное дело. В августе 1942 года Даяна Баяновича внедрили в штабную роту Туркестанского легиона, национального подразделения сдавшихся советских солдат на службе у Германии. Главной его задачей была дезорганизация легиона, но деятельность разведчика оказалась столь эффективна, что предатели десятками уходили из немецкой армии в партизаны. В результате к середине 1943 года Туркестанский и Идель-Уральский легионы недосчитались нескольких батальонов.

Следующее задание Мурзина было не менее ответственным. Вместе с несколькими товарищами его забросили на Западную Украину, где 22-летний майор должен был организовать целый партизанский отряд. С заданием Мурзин справиться всего за четыре месяца и в апреле 1944 года его вызовут для подготовки к новым свершениям.

Организация украинских партизан была всего лишь обучающей разминкой, главный же партизанский отряд ему предстояло создать в Словении. В августе 1944 года он приступает к выполнению задания.



Буквально спустя месяц партизанский отряд имени Яна Жижки насчитывал уже 700 человек самых разных национальностей, а руководил ими всеми «Чёрный генерал». Это прозвище немцы дадут Даяну Мурзину за густую чёрную бороду, которую юный офицер отрастил специально, чтобы не казаться юнцом на фоне взрослых мужчин, которыми он командовал.



Неожиданное генеральское звание отлично характеризует его деятельность на Балканах. Отряд его был столь грозен, что Гитлер объявил «Чёрного генерала» своим личным врагом, а за его голову назначили награду в 2 миллиона рейхсмарок.



На его поимку даже было отправлено подразделение легендарного немецкого диверсанта Отто Скорцени, спасшего из заточения Муссолини. Но и его усилия оказались напрасны. «Чёрный генерал» продолжал громить врагов по всем Балканам. По официальным данным, только в Чехословакии его отряд уничтожил 4 тысячи немецких солдат и пустил под откос не менее 60 эшелонов с техникой. Настоящей вишенкой на торте достижений молодого командира стало пленение в апреле 1945 года немецкого генерала Дитриха фон Мюллера.

Клава Ковалева, 17 лет, «… извлечена опухшей, отрезана правая грудь, ступни ног были сожжены, отрезана левая рука, голова завязана платком, на теле видны следы побоев. Найдена в десяти метрах от ствола, между вагонетками, вероятно была сброшена живой». Володя Жданов, 17 лет, «извлечен с рваной раной в левой височной области, пальцы переломлены и искривлены, под ногтями кровоподтеки, на спине вырезаны две полосы шириной три сантиметра длиной двадцать пять сантиметров, выколоты глаза и отрезаны уши»…
И таких протоколов десятки, все они хранятся в архивах РГАСПИ, ФСБ, Музее «Молодая Гвардия». В них запечатлена неприкрытая звериная сущность западной цивилизации – бездушного мира человекоподобных чудовищ, людоедов и садистов, готовых ради собственных низменных насквозь материальных страстей высосать все соки из непокорного человечества. Что такого сделали молодогвардейцы, чтобы рвать их на куски? Возмутились тем, что вторгшиеся оккупанты стали грабить их дома, забирать скот, угонять в Германию молодежь? Стали печатать листовки, призывать к сопротивлению, в канун 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции вывесили красные флаги. По-юношески поклялись «мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть тридцати шахтеров-героев».
Нет, не за это издевались над ними блюстители «нового порядка». Они пытались сломить комсомольцев духовно, заставить отречься от советского прошлого, предать товарищей и Родину. Вот что им было нужно. И особенно усердствовали предатели и полицаи. Как писал в своей книге «По тонкому льду» писатель-чекист Георгий Брянцев, «еще до войны мы знали, что люди, населяющие нашу огромную страну, не одинаковы. Одни активно, не жалея сил, строили новую жизнь – таких было подавляющее большинство. Другие предпочитали стоять в сторонке. Они не мешали, но и не помогали нам, приглядывались, прислушивались, охали или хихикали. Во всяком случае, реальной угрозы не представляли. Третьи – оголтелые, ненавидящие звериной ненавистью все новое, подчас открыто, подчас рядясь в овечьи шкуры, вредили нам. Они ждали оккупантов и стали активно служить им. Из них комплектовалось так называемое русское самоуправление, рекрутировались полицейские отряды, вербовались провокаторы, предатели, платные агенты гестапо, осведомители абвера, диверсанты. И они, эти бывшие русские люди, знающие уклад нашей жизни, имеющие обширные связи среди горожан, знакомые с подлинной гражданской биографией многих людей, были страшнее и опаснее гитлеровцев. От них и получило первый удар наше подполье».

В первые дни нового 1943 года в дверь к начальнику районной жандармерии гауптвахтмейстеру Зонсу постучали…– Начальник шахты №1-бис, – сообщил вошедший. – Имею честь передать вам следующий документ. Надеюсь он вас заинтересует...
И он положил на стол листок из школьной тетради, исписанный мелким, торопливым почерком. Вот точный текст подлого доноса, с которого и начались трагические страницы в истории «Молодой гвардии»:
ЗАЯВЛЕНИЕ
Начальнику шахты №1-бис
Я нашел следы подпольной молодежной организации и стал её членом. Когда я узнал её руководителей, я вам пишу заявление. Прошу прийти ко мне на квартиру, и я расскажу вам все подробности. Мой адрес: ул. Чкалова, N12, ход 1-й, квартира Громова Василия Григорьевича.
Почепцов Геннадий
Автор этого доноса был сверстником и товарищем многих молодогвардейцев. Он учился с ними в одной школе и жил с отчимом, Василием Громовым, начальником шахты № 1-бис и тайным агентом полиции Краснодона, человеком корыстолюбивым, желчным и злым. 5 января полиция начала массовые аресты подпольщиков, которые продолжались вплоть до 11 января 1943 года.
Четыре камеры городской полиции были забиты до отказа. Кабинет начальника полиции Соликовского больше походил на бойню — так он был забрызган кровью. Чтобы во дворе не слышали криков истязаемых, изверги заводили патефон и включали его на полную громкость. Ребят подвешивали за шею к оконной раме, имитируя казнь через повешение, и за ноги к потолочному крюку. И били, били, били — палками и проволочными плетьми с гайками на конце. Девчонок вешали за косы, и волосы не выдерживали, обрывались... Молодогвардейцам давили дверью пальцы рук, загоняли под ногти сапожные иглы, сажали на раскаленную плиту, вырезали звезды на груди и спине. Им ломали кости, выбивали и выжигали глаза, отрубали руки и ноги…
Но изверги не добились своего. Во время страшных пыток с невиданной силой раскрылся нравственный облик юных патриотов, облик такой духовной силы, что он будет вдохновлять еще многие и многие поколения. Тогда среди молодогвардейцев распустили слух, что их выдал арестованный первым Виктор Третьякевич, комиссар «Молодой гвардии». На него же в ходе процесса 1943 года указал следователь полиции Кулешов, заявив, что тот не выдержал пыток.
Правда обнаружилась лишь 16 лет спустя, когда удалось арестовать одного из самых свирепых палачей, пытавших молодогвардейцев — Василия Подтынного, в 1942-1943 годах служившего заместителем начальника краснодонской городской полиции. В 1959 году на следствии он заявил, что Третьякевича оклеветали - он, несмотря на жестокие пытки, никого не выдал.
14 февраля 1943 года Краснодон был освобожден Красной армией. И уже через два дня следователи НКВД начали аресты лиц, причастных к гибели подпольной организации. В итоге были составлены списки лиц, непосредственно причастных к преступлениям — как немцев, так и коллаборационистов. Почепцов, Громов и Кулешов были признаны изменниками Родины и по приговору Военного трибунала СССР 19 сентября 1943 года расстреляны. По свидетельству местных жителей, «Громов стоял перепуганный, как мел белый. Глаза бегали по сторонам, сгорбившись, он как загнанный зверь дрожал. Почепцов сначала упал, на него подалась толпа жителей, хотели растерзать, но солдаты в последний момент сумели вырвать его из толпы... Почепцова порывалась расстрелять собственная мать, но её кто-то держал, хотя она ревела как зверь и требовала дать ей винтовку».
И вот сегодня разного рода подрывные центры в нашей собственной стране требуют реабилитации пособников нацистов. «Это диссиденты 40-х годов, диссиденты 30-х годов. Были же реальные боевые группы. Они не реабилитированы, хотя ничего не совершили», — заявил директор по науке «Ельцин-центра» Никита Соколов. В ответ на это заместитель председателя ЦК КПРФ Дмитрий Новиков призвал «подвести черту под современной формой геббельсовской пропаганды. Наше общество не может позволить власовщине делать попытки идти в наступление. Куда это ведёт, показал пример разгула бандеровщины на Украине. Убежден, что, давая издеваться над своим прошлым, мы можем перечеркнуть наше будущее».
Как можно выставлять убийц, вместе с немцами уничтоживших в годы войны на оккупированных территориях СССР свыше 10 миллионов жителей, в качестве борцов с большевистским режимом, преследующих некие «освободительные» цели? На самом деле это просто нацисты, стремящиеся с помощью немцев и прочих «культурных» народов поставить советских людей на колени и эксплуатировать их, как это они демонстрируют сегодня на Украине.