А.С. Сколько вышло у вас полетных часов к моменту выпуска из авиаучилища «в сумме»?

И.К. Если считать с довоенным налётом, то где-то так – часов 15-ть на УТ-2, 10-ть часов на УТИ-4 и 4-5-ть на И-16. Плюс 5-ть часов на Як-7Б в ЗАПе.
А.С. Сколько вышло у вас полетных часов к моменту выпуска из авиаучилища «в сумме»?
А.С. На что, в основном шло полетное время в училище и ЗАПе? На Ваш взгляд эта подготовка, что вы получили, была достаточной или нет?

И.К. Совершенно недостаточной! О какой достаточности можно говорить, если ни в училище, ни в ЗАПе, я ни разу не стрелял, ни по «земле», ни по «конусу».
В училище, всё полетное время ушло на то, что бы мы более-менее овладели техникой индивидуального пилотирования И-16. «Строем» не ходили, сложный пилотаж не изучали, ни одного воздушного боя не провели.
В ЗАПе – снова изучали пилотаж (уже и с элементами сложного), провели несколько воздушных боев, походили строем и парой. Но и в ЗАПе мы ни разу не стреляли, ни по наземным целям, ни по воздушным.
Можно сказать прямо, что Як-7Б, я до конца не освоил. Не мог я поначалу, в воздушном бою, взять от этой машины всё, что она была способна дать. Да и на взлёте-посадке я этого истребителя поначалу «побаивался».

А.С. Ну, а хоть один положительный аспект вашего обучения можете назвать?

И.К. Летать меня научили. Я пилотировал хорошо, машину чувствовал. Всё-таки на И-16 я летать научился (по крайней мере, на уровне простого пилотажа), а раз умеешь летать на И-16, сумеешь и на всём остальном.

А.С. На ваш взгляд, какие бы вы могли назвать основные достоинства и недостатки немецких летчиков-истребителей?

И.К. Они были очень расчетливы. Это их основное достоинство и основной недостаток. Очень жить хотели.
У немецких летчиков было правило, – никогда не веди бой на невыгодных условиях! Это правило, немецкие летчики исповедовали свято. В бою предсказать поведение немецкого летчика было легко, – он выберет наименее рискованный вариант. Немцы не были трусами (на этот счет я ни капельки не обольщался), просто голый расчет. Причем это наблюдалось у всех немецких летчиков, как обученных, так и не очень.
На моей памяти есть несколько боев, которые немцы не смогли выиграть именно из-за своей расчетливости. Надо было рискнуть, тогда бы почти наверняка выиграли, но они не рисковали.

А.С. У меня сложилось впечатление, что вы завидовали немецким летчикам-истребителям?

И.К. Ну, если честно… Завидовал. Вольница невероятная. «Когда захочу в бой вступлю, когда захочу – выйду». Это же мечта истребителя! А ты как цепной пёс, мотаешься вокруг «Илов»!.. Ни высоты, ни скорости!.. Конечно, завидовал.
Я же говорил, у немцев было правило – никогда не вступай в бой на невыгодных условиях. Если бы я попробовал подобное применить, меня бы судили.

А.С. Ну, а если какие-то форс-мажорные обстоятельства, когда оперативная обстановка требует вести бой, на любых условиях, в т.ч. и невыгодных? «Война – перманентный кризис» – ведь когда ещё сказано было. Всегда же может сложиться обстановка когда применяют не то «что надо», а то, «что есть». Как тогда поступали немецкие летчики-истребители?

И.К. У немцев форс-мажора не бывало. Как бы не складывалась обстановка, но, если они считали, что бой для них делается невыгоден, они его тут же прекращали. Или совсем в бой не вступали. Похоже, немцы своих летчиков сильно берегли, поэтому и позволяли им такие вещи.
У немцев летчики были элитой. Это даже по их внешнему виду было видно. Нам сбитых приводили, показывали. Ей-богу можно было только позавидовать, ведь бывало, собьем такого – и видно, сопляк, ни хрена не умеет, но уже как обмундирован!.. Комбинезон, форма – всё «с иголочки», шлем-сеточка – что бы голова не потела, перчатки кожаные мягчайшие – что бы ручку «чувствовать», очки с затемненным стеклом – что бы солнце не слепило, ботинки на высокой шнуровке – случись прыгать, в воздухе динамическим ударом не сорвёт… Да, что там говорить... Ценили немцы своих летунов, ничего не скажешь.

А.С. А у нас, какое отношение было к летчикам?

И.К. Отношение было хорошим, но, как говорится, «незаменимых у нас нет». Мы знали, что если появится необходимость, командиры, не раздумывая, нас пошлют на смерть. А ты как думал? Летную «норму» не просто так дают, её отрабатывать надо, в том числе и тем, что в один далеко не прекрасный момент тебя посылают на смерть. И ты летишь. Беспрекословно.
У нас самым приоритетным считалось выполнение задания, мнение и желания летчиков никогда и никого не интересовали. Конечно, когда штабы планировали боевые действия, то они всегда старались учитывать, соответствие возможностей техники поставленной задаче: «Яки» – сопровождают штурмовиков, «кобры» – летают на перехват и «расчистку», «Ла» – сопровождают «пешки», ведут «охоту» и маневренные бои. Эта «специализация» безусловно учитывалась, но если вдруг возникала оперативная необходимость, на эту «специализацию» плевать хотели.
Допустим, засекли наши скопление немецких войск, туда тут же бросают «Илы». Но, тут выясняется, что «Яков» для сопровождения «Илов» нет. И «Лавочкиных» нет. (Точнее они есть, но быстро подготовить их к вылету не удастся.) Но, есть «кобры». И всё, задача решена – и полетели одни «утюги», других «утюгов» прикрывать. Потому, что «Аэрокобра» на малых высотах тоже «утюг», как и «Ил». А над целью «мессера»… Отсюда и потери.
Другой вариант. Засекает наша разведка в оперативном тылу немцев, как на железнодорожной станции разгружаются немецкие танки и пехота. Причем, эта же разведка докладывает, что выгрузку прикрывают крупные силы «мессеров», занимая все эшелоны от 3-х до 7-ми тысяч метров. Тут же принимается решение – нанести удар двумя-тремя девятками Пе-2. Но, тут выясняется, что ни «кобр», ни «Лавочкиных», для их прикрытия нет. Зато есть «Яки». Так какая проблема? Тут же выделяют группу «расчистки», которая должна связать боем «мессера» на 7000 метров. Вперед, ребята! А ты представляешь, каково это вести на «Яке» бой с «мессером» на 7-ми тысячах?! Это, я тебе скажу, задачка не для слабаков. Так дрались, не убегали. Опять потери.
Да, что там про кого-то говорить? Я тебе говорил, что обычно нас на бомбометание и штурмовку, не посылали туда, где был сильный зенитный огонь? Так вот, под Губиным (где я на Як-9Т стрелял по немецким танкам), зенитный огонь был сильнейший, настоящая «мясорубка». Немцы нагнали туда зениток немеряно (видно на свои истребители уже не надеялись). Наша разведка, похоже, эту танковую группировку, «вскрыла» в последний момент, уже «изготовившейся», поэтому на её уничтожение бросили все наличные силы авиации, в т.ч. и нас, хотя при зенитном огне такой плотности штурмовать истребителями нельзя. Плотнейший огонь «эрликонов»! Но, обстановка потребовала и нас бросили на штурмовку.
Вот так мы и воевали.
Если сравнивать по потерям, то мы их несли всегда больше, чем немцы. И в воздушных боях, и от огня зенитной артиллерии. Просто потому, что нам нельзя было ни выбирать, ни убегать. Тут уж изворачивайся как можешь, но убегать не смей.

А.С. Как засчитывались сбитые?

И.К. Да по всякому.
Если я «его» сбил, а «он» загорелся и упал, я должен посмотреть место, где произошло падение, отметить его и время падения на карте. Если летчиков в группе несколько, то они подтверждают сбитого. Потом запрашивают наземные войска. Если наземные войска падение подтверждали, сбитого засчитывали обязательно. Если я сбивал в одиночку, тогда на место падения посылали «человека» (офицера или старшину). Он наземные войска расспрашивал, обломки находил.
К концу войны сбитых стали засчитывать по фотокинопулемёту. У нас ФКП стояли с начала 1944 года. Прилетаешь и говоришь: «Сбил!» Плёнку смотрят: «Ну и где-же ты его сбил? Нет ничего». Раз на плёнке нет – значит, не сбил. Или наоборот: «Вот он! Подтверждаем!»

А.С. По подтверждению ведомого могли засчитать? Там летали парой, ФКП самолёты не оборудованы, ведущий сбил – ведомый подтвердил.

И.К. Могли засчитать, но далеко не всегда. Там от человека всё зависело. Если летчик проверенный испытанный боец, то засчитывали, а если имеет славу балабола и болтуна (а такие были, чего таить?) – не засчитают.

А.С. Были случаи, когда сбитых приписывали?

И.К. Были. Не часто, но бывало. Причины таких приписок могли быть самыми разными.
Такой случай был. На Сандомирском плацдарме. Полетел я с одним замкомэска на «свободную охоту» парой. Этот замкомэска был опытным летчиком, давно воевал и по количеству сбитых вплотную подошел, к тому, что бы претендовать на «Героя Советского Союза». Ладно, подвесили бомбы, полетели. Отбомбились удачно и уже шли обратно, как нам навстречу пара «мессеров» (то же, видать, шли домой). Сошлись мы с ними на лобовой, потом встали в вираж, раз-два «крутанулись» и разошлись. Всё нормально, но на докладе этот замкомэска заявляет: «Я «мессер» сбил!» Я ему: «Где же сбил?! Ничего ты не сбил!» Разругались мы с ним страшно! («По матери» друг дружку крыли!..) Потом узнаю, что ему этого якобы сбитого «мессера» всё-таки зачли! И всё для того, что бы командование полка могло подать документы на присвоение ему звания Героя Советского Союза! (Чем больше в полку «Героев», тем престижнее.) И подали! Только ему эта приписка всё равно впрок не пошла. Суть человеческую не упрячешь. Он был дебошир, по пьяни подрался, получился шумный скандал, вообщем, его представление на звание «Героя», командование Воздушной Армией «завернуло». И после войны его быстро из рядов ВВС уволили. За дебоши и пьянку.
Иногда со сбитыми могли и смухлевать. Там пошлют старшину, что бы он у наземных частей сбитого подтвердил, а он определит, что упал сбитый на стыке частей. Так он и у тех справку возьмёт, что мы сбили, и у других. И выходит, что сбили мы не один самолёт, а два. Бывало такое… Но, этим не злоупотребляли. Поймают, позора не оберешься, а то и «дело» заведут. Запросто. Мухлевали (чего там говорить), но не часто и осторожно.

А.С. Сколько боевых вылетов вы делали за день?

И.К. Ну, у меня бывало и по четыре.
Помню, под Запорожьем были сильные бои. Был у меня тогда день, когда я сделал четыре боевых вылета и все четыре с воздушными боями. Причем с «настоящими» боями, в которых крутился с «мессерами» минут по 15-20-ть в каждом. И почти без перерыва между вылетами. Только приземлюсь, а, мне с ведомым, мой комэск Соколов уже кричит: «Иван, садитесь в «виллис»! Быстро в соседнюю эскадрилью, там пара готовых к вылету истребителей! Вон «Илы», уже взлетают. Догоняйте!» Мы на машину, бегом заскакивали в самолёты и догоняли «Илы» уже в воздухе.
Так вот, после четвертого вылета, я даже не понял как приземлился, «помрачение» какое-то наступило. Вроде, помню, я ещё в воздухе, потом как «провал», и я уже по полосе качусь. Как садился не помню совершенно. После посадки отдышался, кое-как «выполз» из кабины, подошел к комэску и сказал: «Я больше не полечу! Всё, сил нет! Земли не вижу!» Он посмотрел: «Отдыхай». И сразу распорядился, что бы меня покормили, а потом выделил машину, что бы меня отвезли в деревню, где мы располагались. Больше я в этот день не летал.

А.С. А вот немецкие летчики истребители пишут в своих мемуарах, что делали до восьми боевых вылетов в день, и все с воздушным боем. Один так даже написал, что тринадцать вылетов за день сделал. На ваш взгляд, это реально?

И.К. Вопрос – что считать воздушным боем? Если вот это обычное немецкое «покрутился - один раз атаковал - убежал» считать воздушным боем, то почему бы и нет. Так можно и восемь раз за день слетать. Сил хватит.

А.С. Какой была обычная и максимальная продолжительность воздушного боя?

И.К. В 1943-м, обычно 10-20 минут, максимум до получаса. Надо сказать, что после вылета, с 30-ю минутами воздушного боя, скорее всего, ты второй раз уже никуда не полетишь. У тебя просто сил не хватит. Т.ч. если в немецких мемуарах, тебе будут говорить, что проводили в день по восемь боев, в каждом из которых «гонялись» с нашими истребителями хотя бы минут по 10-ть, то можешь смело считать это образцом 100%-го трёпа.
Дальше, с каждым годом войны, продолжительность воздушного боя сокращалась. И под конец немцы вообще перестали вступать в затяжные воздушные бои.

А.С. Вопрос «бытовой», сколько водки или спирту мог выпить самый «тренированный» летчик?

И.К. Чистый спирт не давали, давали или разведенный 40%, или водку. 100 грамм за боевой вылет. Четыре вылета сделал – вечером дают тебе 400 грамм. Хоть залейся.
Выпить лётчик мог много. Были и такие, кто много выпивал. Только такие долго не жили. Вечером выпил – утром ты «не гожий», а надо лететь. Полетел – сбили. Не мог человек в своем состоянии взять от своего самолёта всё, что тот мог дать.
Потом командир полка своей волей «полную» выдачу прекратил. Сколько бы ты вылетов не сделал, вечером не больше 150 грамм.

А.С. На праздники и на переформировании пили больше или меньше?

И.К. На праздники тоже «не очень», особенно если ты в дежурном звене. Те же 150 грамм.
В тылу, конечно, пили побольше, но тут тоже всё зависело от человека. В нашем полку летчики, в большинстве своём, пили умеренно. Я же говорю, те, кто к «этому делу» пристрастился и начинал пить помногу и часто (пьяницы, одним словом), долго не жили. Сбивали их.
Мой «предел» был 150 грамм. Я пить не любил.

А.С. «Ликёр-шасси» пили? Ну, спирто-глицериновую смесь?

И.К. Ты что?! Пить лётчику эту гадость – унизительно! Эту дрянь пил исключительно техсостав.

А.С. Такой вопрос, может не совсем тактичный, но, могли ли пилоты договориться и сбить в воздухе "плохого" командира?

И.К. Конечно, могли.

А.С. И такие случаи были?

И.К. В нашем полку точно не было. В других?.. Был слушок… Достоверный… Очень…
Бывают такие командиры-мудаки, которые летчиков не ценят, хотя вроде и сами лётчики… Есть любители «на чужом горбу в рай въехать». На мой взгляд, лучше такого командира-мудака в «клещи» зажать и самим завалить. Раньше, чем он тебя, ради своего «шкурного» интереса, на смерть пошлёт.

А.С. Как «половой вопрос» решали на фронте?

И.К. Да, кто как мог. В основном, с помощью дружелюбно настроенного к нам гражданского населения. Правило было одно – никакого насилия. Договаривайся, как можешь. Нам летчикам было чуть полегче, чем остальным – официантки, оружейницы, девчата из службы ВНОС. Договаривались.
Начальству было еще легче, можно было «солдатку» завести, ППЖ (аббревиатура, принятая на фронте – походно-полевая жена. - А.С.). Было и такое, чего там…
«Половой вопрос», он вставал когда боёв нет, а когда бои идут, то есть только одно желание – выспаться.

А.С. Как у вас сложились отношения с полковыми политорганами?

И.К. Всяко бывало. С низовым звеном – комсоргами и прочими – нормально. А вот с замполитом…
Замполит наш был дрянной мужичок. Хотя он был «летающим».
Полетел я как-то с замполитом. Дело было над Сандомирским плацдармом. Я ведущий, он – ведомый, хотя я лейтенант, а он майор: «Давай Иван, ты – главный. Ты же с опытом». Дали нам задание парой на «свободную охоту». К немцам слетали нормально, отбомбились. На обратном пути нам попалось четыре «мессера». Я в бой, а он – в стороночку!.. («Я место для атаки выбирал…» – это он потом заявлял.) Я «покрутился» с этой четверкой на виражах минут пять, а потом увидел «дырку» и на кабрировании «на солнце» и ушёл. Потеряли меня «мессера».

А.С. И вы не побоялись парой на четверку?

И.К. Я не побоялся. Хоть и знал, что наш замполит «не храброго десятка». Ну, не думал я, что он так откровенно струсит!

А.С. Что там дальше с замполитом было?

И.К. Я прилетел, доложил комполка как дело было, а потом замполиту прямо и заявил: «Я с вами больше не полечу! Вы нам не нужны!» Вот это «вы нам не нужны» он мне долго припоминал.

А.С. «Особист» у вас в полку был? Его боялись?

И.К. «Особист», конечно, был. Пожилой такой дядька. Тихий, спокойный, такой «простой». Совершенно его не боялись. Он к летчикам очень хорошо относился. Он нашу работу понимал. И мы тоже его работу понимали. Ну, а когда люди друг друга понимают, жить легче.
Помню, у меня уже «вылетов» 30-ть было. Он меня отзывает в сторонку: «Иван Иваныч, ты же уже опытный, у командования полка на хорошем счету… Ты там посмотри повнимательнее, кто в бою уклоняется, кто «еще чего»… Если такое заметишь, шепни мне потихоньку …» «Конечно – говорю – как только, так сразу…» Смотрим друг на дружку и смеёмся… Потому, что и я прекрасно понимаю, что мужику надо отчитаться «по мероприятию», и он прекрасно понимает, что я «стучать» не буду. Разошлись глубоко довольные друг другом. Всем всё понятно.
Кстати, наш «особист» и не дал замполиту на меня «дело раздуть». Вначале замполит на меня комполка постоянно жаловался, но тот ему сказал, что Кожемяко, он из детдома, поэтому и неуправляемый, говорит, что хочет. Перевоспитывать же меня, нет у комполка ни времени, ни особого желания. Тогда замполит уже совсем «разошелся», и пошел к «особисту», что мол, уже пора бы и нашим «компетентным» органам поинтересоваться, откуда у лейтенанта Кожемяко появились сомнения в необходимости партийного руководства в Вооруженных силах? Как я уже сказал, наш «особист» был мужик «простой», и, видимо поэтому, он особо над «поставленной задачей» не раздумывал: «Пошёл на х…!». (Мне это потом рассказали.) На этом всё его «расследование» и закончилось. Ну, а с «особистом» связываться замполит не рискнул, себе дороже выйдет. В общем, «побился» наш замполит в эту «стену», а потом, когда в корпусе началась серьезная реорганизация, комполка под благовидным предлогом от него и избавился, перевели замполита куда-то в другую часть.

А.С. Били ли морду техникам за плохую подготовку к вылету?

И.К. Это ещё зачем? Если я взлечу, а самолёт забарахлит, и на земле выяснят, что в этом техник виноват – ему трибунал. Техник это прекрасно знает и лучше лишний час не поспит, но самолёт подготовит к вылету как надо.

А.С. На ваш взгляд, когда мы окончательно завоевали господство в воздухе?

И.К. К концу 1943 года. Именно с этого времени мы в воздухе творили, что хотели. Если нам надо было бомбить, то бомбили, всё разносили. Если «наглухо» надо было закрыть район от немецких ударных машин, то закрывали, хрен кто «пролезет». Реально люфтваффе уже ничем нам помешать не могло, не было у них для этого сил, хотя тяжелые бои ещё продолжались.

А.С. Чем мы обеспечили это господство? Превзошли немцев числом, мастерством или «большой кровью»?

И.К. Всё было. И летчики опыт набрали, мастерство приобрели. Знали, на что и как надо «надавить», что бы у немцев слабина выперла. И числом превзошли. И «кровь» была. Большая. А как же? Войны без «крови» не бывает.

А.С. У меня сложилось впечатление, что в наших истребительных полках, количество сбитых немецких самолётов было каким-то второстепенным показателем. Я прав?

И.К. Нет. Количество сбитых это важный показатель и предмет вполне законной гордости, как командования полка, так и рядовых летчиков, на счетах которых записаны эти сбитые. Другое дело, что это далеко не единственный показатель работы полка.
Например, в нашем полку всегда в боевых рапортах вначале указывали, сколько раз слетали на прикрытие штурмовиков, обязательно указывали, что потерь у прикрываемых нами штурмовиков не было. Отчитывались, сколько раз прикрывали войска, и про то, что во время нашего прикрытия бомбёжек войск не допускали. Указывали, сколько раз слетали на штурмовку, сколько бомб сбросили во время штурмовок и «охоты», и сколько единиц техники и живой силы уничтожили, сколько разбомбили мостов, сколько провели разведок и т.п.
Вот плюс ко всему этому, так сказать, «венцом» боевой работы, указывали количество сбитых самолётов противника, которых, естественно, лучше иметь побольше.
Просто же абстрактное «количество сбитых», оно ни о чем не говорит.
Опять же, мы же, в основном, в прикрытии ударных самолётов летали, а там правило такое – лучше ни одного штурмовика не потерять, и ни одного «мессера» не сбить, чем сбить три «мессера» и потерять хотя бы один штурмовик.
Я почти всю войну провоевал командиром звена. Как летчик-истребитель, я, своими четырьмя сбитыми, законно горжусь. Как летчику-истребителю, мне выпало счастье видеть, как взрываются ударом о землю сбитые мной самолёты врага. (Поверь, это счастье.) Но, ещё больше я горжусь тем, что за всю войну в моем звене не было потеряно ни одного лётчика! В моём звене лётчики не гибли, ко мне в звено летчики только приходили, приобретали боевой опыт и уходили на повышение в другие звенья и эскадрильи. Ни одного погибшего! В отношении потерь, я был чертовски удачливым командиром. Когда ко мне новичка посылали, я ему сразу говорил: «Запомни! В моём звене правило простое – или мы возвращаемся все, или погибаем все! Всё на всех поровну, и жизнь, и смерть!» Только так!
Больше того, в прикрываемых моим звеном штурмовиках и бомбардировщиках, тоже нет ни одной потери от немецких истребителей. За всю войну! Хотя случалось моему звену прикрывать и четверку, и шестерку, и восьмёрку. Понял?

А.С. Сейчас многими принято считать, что в Великой Отечественной войне, нам лучше бы было иметь летчиков числом поменьше, но квалификацией повыше? На Ваш взгляд, насколько они правы?

И.К. Кое в чем, конечно правы. Много у нас было недоучек, отсюда и потери. И я был недоучкой, но мне повезло.
Но, с другой стороны, и количество сильно уменьшать тоже нельзя. Пойми, иметь в ВВС состоящие только из немногочисленных асов, невозможно.
Поверь, я, как никто другой, уважаю таких асов как Кожедуб или Покрышкин. Это люди выдающихся боевых мастерства и таланта. Я-то, как никто другой, понимаю, какого пота и крови им стоили их победы. Особенно в наших ВВС, где лётчику и выбирать не из чего, и убегать нельзя. Но, при этом, могу заявить тебе точно, на 99 % война с люфтваффе была выиграна такими летчиками как я – «простыми», не Героями. Именно «такие как я» занимались тяжелой, рутинной, но необходимой работой – обеспечивали удары штурмовиков и бомбардировщиков, прикрывали наземные войска, сами штурмовали наземные части немцев, летали на разведку и много чего другого. Занимались тем, из чего и состоит война, и не будь нас, на эту каждодневную и ежечасную «рутину» Героев просто не хватило бы.
Да, Кожедуб и Покрышкин как воздушные бойцы выше всех, но на войне, они вдвоём не заменят даже десятка таких как я. И уж тем более не заменят сотню. Вот и весь расклад.
Тяжело это правильно рассчитать, сколько и как надо учить летчиков, что бы и мастерство они приобрели и в численности не потеряли. Невероятно трудно.

А.С. Т.е., если я понял Вас правильно, то Советские ВВС воздушную войну с люфтваффе выиграли именно потому, что просто были лучше приспособлены для ведения войны «на истощение»?

И.К. Да. Это ты правильно сказал – именно «на истощение». Когда мастерством, когда техникой, а когда и собственной кровью. Чего победа требовала, то мы и давали, ничего не жалели.

А.С. Как вы считаете, ваша училищная подготовка была достаточной?

Д.А. Конечно, не достаточной. «Лавочкин» мы так по настоящему и не освоили. Я на первых боевых вылетах только об одном думал: «Как буду взлетать и как буду садиться?» Какой там воздушный бой? Дай Бог ведущего не потерять. Ориентироваться не умели, осматриваться в воздухе тоже. Стреляли мы кое-как. Одним словом, плохо мы были подготовлены.

А.С. Как засчитывались сбитые самолеты? (процедура)

Д.А. Да по разному. Лучше всего считалось иметь подтверждение наземных войск, вообще хорошо, когда специальная поисковая команда сбитый обнаружит.
Но, когда наш фронт стал интенсивно наступать, то кто там будет этих сбитых искать? Каждый человек на счету, некого на «розыски» сбитых посылать. И у кого спрашивать про сбитые, тоже непонятно. В наступлении никогда не знаешь над чьей территорией ты бой ведешь, то ли над занятой своими войсками, то ли над ещё занятой противником. В это время подтверждение сбитых почти целиком базируется на показаниях других лётчиков, обычно ведомых (т.к. сбивают в основном ведущие). Я, например, готов поручиться за каждый самолёт, сбитый Лобановым (да и любым другим ведущим) на моих глазах. Основной контроль, это совесть человека. Я за всю войну, свом ведущим только пять подтверждений дал. В нашем полку и нашей эскадрилье очень честны и щепетильны в этом вопросе были (у нас так повелось с того времени, когда нашей 3-й эскадрильей командовал Иван Петрович Пилипенко, первый командир нашей эскадрильи, он погиб на Кавказе). За честность наш полк всегда был на хорошем счету у высшего командования, но в других полках «фантазёры» были. Я тебе честно скажу, что ведомый ведущему подчинялся беспрекословно (это уже вопрос дисциплины), и у нас было несколько случаев, когда мы подозревали, что ведомый подтверждает ведущему победы которых и не было. Но, это подозрениями так и осталось, никого «за руку» не поймали.




(обратите внимание на «червонного туза» на капоте и на резиновые сапоги лётчика)

Во время Львовской операции к нам на аэродром приехал командующий нашей Воздушной армии Красовский. Прямо к нам в эскадрилью. Ну и зашел разговор о результативности как нашего полка, так и других. Он, по поводу «заявок», нам и ответил: «Много врут! (Точнее, он употребил куда более «сильное» выражение.) Мне разведка докладывала, что перед началом операции у немцев было 900-т самолетов, ладно, сотню-другую они перебросили с других участков. Но, мне уже докладывают, что, считая по «заявкам» наших летчиков уничтожено более тысячи немецких самолётов! Вы, совесть имеете? Получается, что мы уже всю немецкую группировку выбили! Кто же тогда с нами воюет?!»

А.С. Фотоконтроль на самолётах был?

Д.А. Появился только на Ла-7. Многие летчики к ФКП очень негативно относились, и понятно почему – объективный контроль все «фантазии» отметает начисто.

А.С. Максимальная дальность вылетов на Ла-5?

Д.А. Дальность уже точно не помню, а продолжительность назвать могу – до двух часов. На Ла-7 – такая же.

А.С. Пили на фронте много?

Д.А. Это было настоящей бедой. Пили и часто, и по многу. Сколько хороших летчиков по пьяному делу «пропало», не перечесть.
Вот взять моего первого ведущего Ванина. Классный летчик был, ас. Прошел Курскую дугу, имел за неё орден Красного знамени, был ранен (у него были деформированы пальцы на руке, но к полетам его допускали). Причем, ведь я его знал еще до того как попал в полк – он был командиром звена в нашем училище, и на фронт его отпустили только в 1942-м. И этот отличный летчик спился прямо на фронте. Утром он постоянно с похмелья, вечером постоянно пьяный. Стал на задания летать пьяным. Когда спохватились, а он уже «не просыхает». Попытались ему помочь, решили его отправить в госпиталь. Нашли «причину» (кажется, «тяжелое нервное расстройство») и отправили его в госпиталь, в Житомир. По пути он по пьяни попадает под мотоцикл, ему серьезно травмирует ногу, и так до конца войны он в наш полк и не вернулся. Всё по госпиталям. Появился он в нашем полку уже после войны, когда мы уже базировались в Венгрии. Пришел к нам в общежитие, сел за стол, посмотрел на нас и сказал: «Ой, какой я дурак! Вы, ребята, молодцы, удержались, а я не сумел! Какой дурак! Что я буду делать?!» Армию уже сокращали и из ВВС увольняли в запас даже физически здоровых летчиков, Ванину остаться «в кадрах» «не светило». Что с ним после войны стало? Не знаю.
«Чудеса» по пьяни творили ещё те. Один наш лётчик (Герой Советского Союза, между прочим) сбил летчика нашего же полка. Вылетел «под газом», и всё бы ничего, но тут кто-то крикнул: ««Фоккеры»!» (А никаких «фоккеров» и не было.) Все этих «фоккеров» начали искать и он тоже. И видит он, как за одним из наших истребителей, вроде «фоккер» гонится (то, что это может быть ведомый, он даже и не подумал). Зашел в атаку и этого ведомого сбил. Да, хорошо, что сбитый летчик уцелел – воспользовался парашютом, хотя и был ранен. Только то, что никто не погиб, нашего «Героя» от трибунала и спасло.
На праздники – 7 ноября, 1 мая, Новый год и т.п. – пьянка обязательно. Так на следующий день, можно было сказать прямо, полк, в лучшем случае, был только вполовину боеспособным. В лучшем случае.
Если всё, что наши летчики по «пьяной лавочке» творили, начать перечислять, книгу написать можно. Всего было «полной мерой» и лихости, и дурости, и мерзости. Да, именно мерзости. Как упьются, так перестают своих узнавать и начинается – оскорбления, драки, за оружие хватались... Таких связывали и держали связанными пока не протрезвеют. И я пил, но немного, только столько, что бы все эти «выкрутасы» более-менее спокойно воспринимать.

А.С. Как у Вас складывались отношения с полковыми политорганами?

Д.А. Вообще в ВВС политорганы недолюбливали, это можно сказать прямо. Власть у них была большая, да людей недалёких там было немало. Но, наш замполит полка Гуськов, был далеко не дурак, я его до сих пор очень уважаю. Ему было лет сорок (нам, двадцатилетним, он вообще казался стариком). Он постоянно к нам лётчикам приходил. Заботу проявлял не поддельную. Какие условия проживания, как дела дома, не надо ли в чем помочь? И многим по отечески помогал. Следил, что бы мы разных глупостей не творили (двадцатилетнему это ведь запросто), часто перед командиром за провинившихся заступался. Всё наземное «хозяйство» замполит «тащил» на себе (командиру ведь не до этого, он боевой работой занят). Особенно наш замполит стал авторитетен, после того, как навел порядок в учете боевых дел и в награждениях боевыми наградами (там такой бардак был!). Гуськов этот бардак быстро прекратил, приструнил эту штабную шушеру. И хоть наш замполит не летал, он заслуженно пользовался у летчиков уважением. Это даже хорошо было, что наш замполит не летал, он работал не отвлекаясь. Вот в другом полку замполит летал, но слабовато. Так над ним даже подсмеивались.

А.С. Скажите, гражданскому населению в Германии от наших войск досталось сильно?

Д.А. Да, сильно. Ещё б ему не досталось, когда все предыдущие года армия воевала под одним лозунгом – «Убей немца!» Пока до Германии дошли, озверели капитально, немцев ненавидели. Как мы их ненавидели! Да и было за что!
Мы то, за передовыми частями вплотную шли, и могу сказать, шли буквально по трупам. Бывало, аэродром немецкий занимаем, а там по всему полю трупы немецкой обслуги и беженцев. Не успевали немцы всех эвакуировать, а тут наши танки. Потом ходишь – трупы везде, в ангарах, в казармах… Всех «кончали», никого в живых не оставляли. Бывало в городке немецком останавливаемся, а там трупы прямо на улицах валяются (особенно если в этом городе, хоть какое-то сопротивление оказали). Как передовые части пройдут, то, конечно, таких повальных убийств уже не было. Но, всё равно, надо сказать, что наши с немцами «не церемонились», порой очень жестоко себя вели. Сам подумай, если у человека немцы всю семью в оккупации убили, так не надейся, что он по отношению к немцам будет паинькой. Он мстить начинает и жестоко, искренне уверен в своей правоте и виноватым себя не считает. И эта жестокость была практически безнаказанной, поскольку поначалу трибуналы к случаям такой мести относились легко. Там за убийство немца или немки – 30 дней гауптвахты. Нас почти ничего не сдерживало. Не могу сказать, что случаи таких расправ с мирным населением были массовыми, но и не скажу, что они были редкостью. (Один такой случай был и в нашем полку.) Поэтому и вышел знаменитый приказ, что за убийство мирного населения – расстрел. Других способов остановить этот «разгул» не было.
Самое плохое было то, что кое-кто подобное отношение на мирное население перенёс и в Чехословакию, где население было очень хорошо к нам настроено. Особенно «прославились» солдаты фронта, которым командовал Малиновский, их чехи так и называли – «армада Малиновского».
Но, надо сказать, остановили всё это насилие очень жестко, буквально за несколько месяцев. Личный состав частей специально водили на расстрелы мародеров и насильников. Был в то время такой распространенный приговор – «расстрелять перед строем». И я на одном таком расстреле присутствовал. Могу заявить откровенно – зрелище страшно неприятное, но «горячие головы» остужает хорошо.

А.С. Как без женщин обходились? Я понимаю, вопрос интимный, но все равно интересно.

Д.А. Очень тяжело.
Изворачивались как могли. Тут понятно, что, чем звание выше, тем этот вопрос решить легче. Если красивая девчонка в части появлялась, то будь спокоен, «достанется» она «начальству», а не рядовому летчику. Поэтому, нам молодым было очень непросто. Особенно в нашем, полку, где почти весь женский персонал (оружейницы, парашютоукладчицы и т.д.) в основном был из (скажем так) не очень красивых девчат. Я только потом узнал, что здесь «постарался» наш замполит. Замполит был человеком многоопытным и, по житейски, очень мудрым, и прекрасно знал, что красивая женщина на фронте это сплошной источник разных ЧП. Что б эти ЧП ликвидировать «в зародыше», то он набор женского состава в наш полк проводил лично и отбирал самых «невидных», да, к тому же, по возможности и замужних. И был наш «комиссар» прав. В других полках, где девчата были покрасивее, то происшествия на этой почве были самые разные, и ревновали, и дрались, и даже стрелялись.
Вообщем, мы решали «половой вопрос» как могли. Всё было. Некоторые вещи сейчас вспоминаются только со стыдом.

А.С. Как кормили на фронте?

Д.А. По сравнению с тем как нас кормили в курсантах и ЗИАПе, то просто отлично.
Помню, прибываем мы, молодые лётчики, в полк и как раз к ужину. Идем в столовую, садимся, подходит к нам официантка: «Что будете? На «первое» есть борщ, и есть суп». Мы даже растерялись. Один из нас и говорит: «А, то и другое, можно?» «Пожалуйста». Приволокла она каждому из нас по две тарелки (причём тарелки такие «хозяйские», большие), ну мы и накинулись. Походит официантка снова» «Второе будете?» «Да». Правда, попросить, двойную порцию «второго» у нас духу не хватило. Но, всё равно, наелись мы до отвала. Потом, смотрим, лётчики свободно просят «второе» повторить. Вот это да, тут можно и двойное «второе» брать! К слову, отъелись мы в полку быстро, перестали жадничать.

А.С. «Особистов» боялись?

Д.А. Не то слово – тряслись. «Особисты» власть большую имели, могли любого в порошок стереть.

А.С. А они, «особисты» (на ваш взгляд) были нужны?

Д.А. Наверно, нужны. Красная Армия это была не та организация, где человеку (даже «особисту») бездельничать позволяется. Работа всегда найдётся и много.
У нас в полку, в 1942 году даже шпиона поймали (мне рассказали). Лётчика. Правда, был он не из боевых, а из летчиков связи. Были при полку самолёты связи По-2. Они возили боевые распоряжения, боевые приказы и т.п. В 1942 году, когда немцы уже вышли под Сталинград и сдался Власов, этот «связист» что-то в полёте задержался. Начали его спрашивать, он объяснил это тем, что потерял ориентировку. Ему поверили. Потом опять задержка, тут уж «особисты» в него вцепились капитально. И он признался, что садился у немцев. Передавал сведения, вообщем, подрабатывал. Его судили и перед строем шлёпнули.

А.С. Допустим, кто-то из лётчиков написал донос «особистам», как к нему бы отнеслись товарищи?

Д.А. Убить, может и не убили бы, но и дня бы он в полку не продержался. Комполка избавился бы от него сразу же, любым способом. И «особист» не помешал бы. В бою лётчики должны друг другу доверять полностью, как у нас в полку и было. Мы в бою доверяли друг другу даже без тени сомнения.

А.С. А что было бы если б узнали, что кто-то из лётчиков «подписался» стать осведомителем?

Д.А. Да, ничего, поскольку осведомителями были все лётчики без исключения. Не знал?
Дело обстояло так – еще в 1942 году, в училище всех курсантов без исключения вызывал к себе училищный «особист», немного беседовал, а потом давал подписать бумагу, где ты обязывался тут же доложить соответствующим органам, если вдруг, «что-то чего-то» узнаешь. Правило простое: подписываешь – учишься лётному делу дальше, нет – ты уже не курсант, а рядовой пехотинец, с отметкой в личном деле о неблагонадёжности. У нас в училище из-за этого никого не выгнали, значит, подписали все. И я подписал. И наверно до сих пор эта «бумага» в моём личном деле имеется. Подписать и «стучать» это совсем не одно и то же.

А.С. Били ли морду техникам, за плохую подготовку к вылету?

Д.А. Нет. Готовили хорошо.

А. Б.: Вы сказали, что учились в Академии Жуковского. Как Вы туда попали?

Г. Ф. Р.: Я закончил 3 курса, войну объявили - на другой день призвали.

А. Б.: У Вас факультет, специальность какие были?

Г. Ф. Р.: Авиационное вооружение. Я и проекты делал, а тут я глупость совершил. Мне не надо было бросать Академию. Я потом понял, что у меня талант конструкторский. Я же возглавлял здесь СКБ МТ. У меня 20 авторских свидетельств на изобретения. У меня голова работала, и мне надо было ... А я ведь что? На удочку-то на какую дурацкую клюнул: «Война, с человеком беда! Ты ещё молодой, успеешь потом. И повоюй! Когда человек поступит? А мы в твою часть сообщим»!

(Романов был на практике в штурмовом авиационном полку. Во время налёта немцев убило инженера полка по вооружению. Командование полка и предложило стажёру из Академии им. Жуковского исполнять освободившуюся должность - А. Б.)

А я не понимал, где я могу больше пользы принести. Надо было учиться! Я с 41 года учился на факультете авиационного вооружения, а потом на практику приехал в Старый Оскол. Ну, приехал. А что такое практика? Там также исполняешь обязанности, - параллельно только, - закрепляют и заставляют делать «чёрную работу». Допустим, ракеты эти подвешивать, бомбы подвешивать, перезарядить лентой крупнокалиберный пулемёт или ШКАС этот мелкокалиберный. То есть учили руками! Не просто, а руками, всё это на практике делать.

А. Б.: Так Вы на какой должности стажировались? Заместитель командира эскадрильи?

Г. Ф. Р.: Нет. Тогда, когда это случилось-то, вышел из строя не старший инженер. Старшему инженеру полка подчинялись инженер по вооружению, и по КИП. Нельзя было мне соглашаться. Это был уже 43 год, и с 3 курса Академии меня поставили на инженера полка по вооружению.

А. Б.: Расскажите о ваших обязанностях?

Г. Ф. Р.: В моём распоряжении был персонал: 3 инженера эскадрильи по вооружению и весь остальной персонал, трудяги эти, что цепляли, поднимали. Они назывались оружейники. Такая глупость! Ну, теперь уж что, всё, поезд ушёл. На самом деле, может, мне повезло. Я ведь на практике бывал в Ижевске, там где делают боеприпасы. Я там тренировался, стрелял.

А. Б.: Георгий Фёдорович, а какими мотивами Вы руководствовались, когда согласились принять это предложение?

Г. Ф. Р.: Никакими, только эти убедили меня там. Что значит - успеешь всё? Надо же было соизмерить. А я посчитал, что если я останусь, то я больше сделаю, чем если я уеду. А оказалось - глупость! Если бы я закончил, то, может, - вот сейчас в космос-то летают, - так скорее всего, что я там бы и был.

А. Б.: Я так понял, что этот первый полк был на штурмовиках Ил-2?

Г. Ф. Р.: Да, на Ил-2.

А. Б.: Вы могли бы рассказать, как они были в обслуживании?

Г. Ф. Р.: Вообще, это уникальный самолёт, он был предназначен только для одной цели. На нём нельзя было как, допустим, на бомбардировщике куда-то. Так у него совершенно правильное название - штурмовик. Он одномоторный, мог летать на небольшой высоте; причём, скорость у него очень маленькая, я уже точно сейчас не помню. Там стрелок-радист. У лётчика вперёд, а стрелок сидел спиной к лётчику и у него турель была, на ней стоял крупнокалиберный пулемёт. Если сзади истребитель ... Он и нужен был только для того, чтобы защитить лётчика от истребителя.

Какое вооружение у него было? С каждой стороны по 4 ракеты, диаметр 82. Причём они в двух исполнениях. Они чаще всего использовались как осколочные. Это значит: у них взрыватель, крыльчатка стоит, вращающийся этот. Крыльчатка чекой просто закрывалась, и всё. Когда ракета усилием с рельса срывалась, и вот он летит. Время рассчитано ровно настолько, чтобы взорвался не на земле, обязательно в воздухе. Чтобы как можно больше осколков было для поражения живой силы. И мелкокалиберные пулемёты, 2, в крыльях тоже для этой цели. В фюзеляже тоже подвешивались осколочные бомбы. Чаще всего - это его главное, основное оружие.

Но он предназначался иногда для других целей. Если ДОТы или ДЗОТы, или окопы укреплённые, тогда он мог 4 эти ракеты выстрелить фугасного действия. То есть пока он не ударится, он не взорвётся. И ракеты ставили фугасные, и бомбы тоже подвешивали фугасные. Это в том случае, если нужно разрушить какой-то наземный объект, в котором укрепилась пехота, оружие и так далее. Но тоже, конечно, не очень крупные, потому что у него всё мелкого калибра.

А заряжали их, обслуживали самолёты БАО, батальоны аэродромного обслуживания. Эти БАО обычно находились рядом, и заявка - звонит: вот нужны такие бомбы и снаряды.

А. Б.: Кто из штаба полка отдавал приказ про вариант снаряжения?

Г. Ф. Р.: Эти распоряжения уже давал не полковой инженер, а дивизии. Не командир полка, а из дивизии. Полк был 617-ый.

А. Б.: Тогда в 43 году лётчики вашего полка сколько обычно бомб брали?

Г. Ф. Р.: Вы знаете точно... но только знаю, что не более четырёх. По 150 или по 100 кг. Небольшие. Ну, представляешь, механизмов никаких, 2 человека тащат и в люк, поднимают, и на петли там защёлкивают. Там кранов никаких не было, ничего, только вручную.

А. Б.: То есть получается, средняя бомбовая нагрузка 400 кг.?

Г. Ф. Р.: Да.

А. Б.: В вашей службе среди механиков по вооружению много женщин было?

Г. Ф. Р.: Много. У нас к женщинам относились по Конституции - их бомбы подвешивать не заставляли. Они в основном занимались посильным физическим трудом. Этот труд - прибористы, укладывать парашюты, это всё женщины. Они - медицинский персонал. В каждой части медсанчасть есть. Большая-небольшая, там мужиков не брали. Не было почти, были хирурги. Вот это почему-то всегда мужики.

А. Б.: А воздушными стрелками женщины летали в вашем полку?

Г. Ф. Р.: На истребителях и штурмовиках ни одной. А вот соседями с нами были ночные бомбардировщики. Знаете, как они назывались? «Этажерка» У-2. Так ведь знаете что там? Там в основном они. Это поразительно. Причём они базировались с нами на одном аэродроме. И такие были - то ли у них завет был, - всё время мужиков обижали, оскорбляли, которые особенно настырные такие были. Они с удовольствием танцевали, но так чтобы по хамски пытались их в проституток превратить или что-нибудь ... женщин вот этих? Не дай Господи! Не такие они были отъявленные. Может быть, я не знаю, но мне кажется, что они были так воспитаны. И дружные очень. Они жизнерадостные.

Ведь это надо ... представляете, среди ночи лететь. Это отвагу надо иметь, здоровье. А иначе их собьют. Они же без прикрытия летали, ни истребителей, ничего. А почему? Потому что он тихо летит, он шума-то такого не создаёт. Нет, они большую роль сыграли, много натворили. И самое главное - дешёвый самолёт. Деревянный пропеллер.

А. Б.: Георгий Фёдорович, я читал в воспоминаниях, что в некоторых частях стрелки Ил-2 свой пулемёт никому не доверяли заряжать. Они все ленты сами снаряжали, потому что этот пулемёт был капризным. И были часто перекосы патронов.

Г. Ф. Р.: Скорее всего, Вы правы. Березина называется. Я когда был в Ижевске, их делали в Ижевске. Там очень часто ... Вот это такая пластина.

(сопровождает рассказ жестами)

А в ней такой канал, который переключал, перезаряжал - чтобы из ленты вытолкнуть выстреленный и поставить на место другой. И он делал горизонтальные движения. То ли от ударной силы, то ли от чего, но он часто лопался. Хотя он был хромированный ... вот, наверное, много хрома - он хрупкий был.

А. Б.: В вашем полку кто снаряжал эти пулемёты? Стрелки или ваши механики?

Г. Ф. Р.: Честно говоря, я этого не помню. Может быть, я и знал. Сейчас не помню. Мне досадно сейчас, иду - здоровается со мной человек, а я его не узнаю. Мне так обидно!

А. Б.: А как Вы попали в 437-ой истребительный полк?

Г. Ф. Р.: Как попал? Точно сейчас сказать не могу, знаю только одно. Тогда почему-то переформировывали эти части. Штурмовики-то были на 1 Украинском, а истребители ... Я не знаю, из каких соображений меня туда направили. Но я не обижаюсь, я считаю, что я, наверное, лучше выиграл.

А. Б.: А в истребительном полку Вы на какую должность попали?

Г. Ф. Р.: Там с должностями вот ведь как получается. Вот я помню такой случай: я старшим был, и потом у меня вдруг пальцы все вот так опухли, зуд, терпения нет. И меня отправили в медсанбат, он назывался, что ли? Но он близко, знаете, это недалеко. Он по моему находился при дивизионных службах, скорее всего так. Там койки, столовая, там кормили. И там, между прочим, совсем другое питание было, - скажем, масла сливочного давали в 2 раза больше, - помимо лекарств. Опухание тут какую-то роль играло. И проходило ведь. А так другого пути никакого нет. Чёрт его знает, вроде питание там было неплохое. А как я попал в истребительный полк, не помню.

А. Б.: Перед тем как в медсанбат попасть, Вы помните, какое у вас было психологическое состояние? Вы нормально спали?

Г. Ф. Р.: Я не просился, ничего. А всё дело в том ... Я попал туда не один. Это не просто я оказался, а оказалось нас несколько человек. Это не просто я, как исключение. А там оказалось ... из-за питания что ли, я толком понять не могу.

А. Б.: Как Вы в штурмовом полку питались?

Г. Ф. Р.: Там конечно разница была какая? Скажем, лётный и технический состав - нормы другие. Лётчики по высшей категории, пятой - им и мяса больше, масла, им даже водки больше давали. Водку давали обычно вечером. Остальным всем по 100 г., а тем 150. Привилегия такая была.

А. Б.: А в столовой Вы вместе с лётчиками сидели?

Г. Ф. Р.: Да, столовая одна. Может мне по молодости так казалось, но готовили вкусно. Я всё съедал. Хватало. Ну что ты? По сравнению с тем, что в Академии - там была голодуха, тыловые нормы. На фронте там же сразу мясо появилось, а здесь одна рыба - неделю одна рыба. Неделю - это минимум. И каша овсяная ну до того обрыдла! Чёрт бы её подрал! Утром - каша, в обед каша, вечером опять овсяная каша. Да ещё что? Масла в ней нет, капнут. Ты просто есть хочешь, и проглотить не можешь. До того противно. Да, видать, она прогоркла или, чёрт его знает. В Академии-то питание было ужасное.

У лётчиков чем хорошо? Там всё время столовая, а у пехотинцев передвижная кухня, лошадь тянет этот котёл. А бывает, она отстаёт, и у них специально за плечами вещмешок. У них обязательно трёхдневный или четырёхдневный, уже точно не помню, паёк. И банки были тушёнки. Если из кухни кормят, он не должен трогать то, что в мешке. И соблюдали дисциплину. А если обстоятельства припрут, уже всё - кухня где-то застряла, тогда ты имеешь право из пайка взять. И потом уж тебе пополняют. Ну, это я просто слышал, а сам-то, у меня такого не было.

А. Б.: Георгий Фёдорович, в 43 году качество новых штурмовиков, приходивших с заводов, как Вы оцените? Сборка? Эксплуатационная надёжность?

Г. Ф. Р.: Вы знаете, я думаю, что всё зависело от завода. Там не один завод был, там много заводов. Там часть деталей деревянные, фанера. Специальная, конечно, берёзовая, толстая, хорошая.

(сжимает кулаки)

Но всё-таки это берёза. Не хватало металла, тогда нужен был дюралюминий. Его дефицит был страшный. У Ила передняя часть и та, что разрезает воздух, обтянута дюралем. А верхняя часть, помимо перегородок, перкаль так называемый. Это ткань, пропитана чем-то, и если на неё вот так нажать, она шевелится. Но она прочная. Даже бывало так, её прошьют из пулемёта или из чего - дыры. И ничего, прилетал, возвращался.

А. Б.: Всё-таки что о качестве самолётов скажете? Вы различали самолёты, приходившие с разных заводов?

Г. Ф. Р.: Я обслуживал только в начале. И потом я уж сейчас не помню. А «Лавочкин», он-то, между прочим, тоже деревянный. Хотя он чем хорош? Ведь у него воздушного охлаждения двигатель, это большое дело. Было так, скажем, пуля попала, а он мог ещё и вернуться. А там водяного охлаждения, да ещё если зимой. Зимой не только воду надо, а и жидкость «антифриз». Тут ещё находились дураки - антифриз пили. Ведь знали, говорят - нельзя, яд! Тебе дадут 100 г., так ведь всё равно. Многие губили себя из-за этого антифриза зря. Ну что сделаешь? У нас ещё к сожалению культура низковата. Когда-нибудь всё повысится.

Человек, который лежит в окопе, его задача - стрелять, убить как можно больше людей. Артиллеристу - как можно точнее попасть, правильно ориентироваться. А в авиации немножко другая ситуация. Там стреляют, воюют лётчики, штурманы, стрелки, а обслуживающий персонал он косвенно участвует, на расстоянии. Он в относительно безопасном положении. Редко бывают случаи налётов, но всё-таки такого как с лётчиками нет, и жизнь у людей совсем другая. Надо всё соизмерять, исходя из таких соображений.

Времени прошло много, я пообдумал, поразмыслил, сопоставил всё, что я видел тогда. И теперь я с точки зрения современной понял - насколько у нас было хорошее командование. Какое у нас руководство армией было! Хотя его и пытаются обмазать.

Вот я Вам прямо скажу. Я попал за несколько дней до знаменитой Курской битвы в штурмовой авиационный полк. Там жизнь обычная, даже знаете, смешки, штуки, но не было заметно, чтобы что-то готовилось. Никого не предупреждали, ни о чём не напоминали. Жизнь шла военная, но она шла своим чередом. В полку немного людей. Взять штурмовой полк, там командир корабля и стрелок, подчинённый. Всё, больше у него ... А остальное - обслуживающий персонал. Два постоянных, закреплённых: один по вооружению, второй - механик. Служба прибориста, - на несколько самолётов, - он успевал. Парашютисты, перекладка - после каждого вылета парашют надо было перекладывать. Один или два человека успевали это дело делать. От этих людей косвенно многое зависело.

Ежедневно командир полка или дивизии посылали 2-3 самолёта. Куда? Зачем? Нам ведь никто не докладывал. Но в тот период военных действий почему-то не было. И вот произошло это страшное сражение. Я не участвовал в нём, но через сутки уже, когда это свершилось, началась эвакуация. Самолёты улетают. Куда улетают? Почему все снимаются? Обслуживающий персонал садят на машины, - обычно полуторки, - скамеечки такие. И везут, и не говорят куда везут.

И вот мы ехали вдоль поля танкового сражения. Оно огромное, с таким уклоном. Там сотни было, а может тысячи, танков. И на удивление - как будто они специально расставлены. Всё поле усеяно сплошь, некоторые дымятся. Но самое ужасающее впечатление, от которого я даже до сих пор избавиться не могу. По дороге едешь, вдруг лежит лошадь. Жара, август, её раздуло, ноги у неё растопырило, порвало. Вонь.

Обрадовало и удивило, что к этому времени я не видел ни одного русского трупа, наших солдат. Ни одного. Но немцев - сплошь, и никто их не убирал. Мне это тоже было непонятно, почему их не убирают-то? А ведь вонь такая, они - вон, пузо у всех порвало. Вонища невыразимая, ничем от неё не закроешься. Кое-как проехали, наверное, полчаса ехали в этой вонище. Вот это впечатление от страшного сражения, которое, как я сейчас понял, вот так переломило весь ход войны. После него пошло совсем другое. Тогда я этого не понимал.

Вдруг произошла реформация. Я числился в этом полку на 1-ом Украинском фронте. Вдруг перебросили на 4-ый, в 8-ую воздушную армию на юг, прямо к Днестру.

Вдруг из этой толпы на меня кулаком.

(угрожающий жест кулаком)

У-у-у, такой-сякой! А это поляки. Оказалось, уже в то время. Я этого не знал тогда - видать, Станислав раньше принадлежал Польше, а потом он принадлежал нам. А они во время войны-то сумели уже окопаться, то есть переехали в Станислав. Там магазины свои открыли и тому подобное. И вот потом произошло событие.

Мы как раз стояли на квартире у женщины. Она: «Пане, пане! Пане, пане, помогите»! Что помочь? В чём дело? А их оказывается, - Сталин также как с татарами в Крыму, - сутки, трах-бах!

(жест - как будто что-то выбрасывает)

И правильно делал. И тут с поляками. За одну ночь всех поляков как ветром сдуло. Погрузили их и вывезли. Хотя в то время они с нами были в дружественных отношениях. Причину я потом выяснил - поляки здесь ни при чём, они оказались жертвами. Всю пакость творили бандеровцы, гады. Оказывается и на рынке они угрожали, и того товарища украли. А у всех сложилось впечатление, что всё это сделали поляки, хотя они и не очень ... Но в то время они были лояльны к нам. Потом, насколько мне стало известно, часть из них вернулись. Те, у кого остались квартиры, магазины, какие-то предприятия - потом они вновь появились. Эту ошибку, которая произошла случайно, - поправили. И меня радует эта оперативность, быстро разбирались. Всё ставили на своё место. Насколько мне сейчас известно - там нет поляков. Говорят, их всё-таки убрали. Почему? Уж это я не знаю. Но зато бандеровцев, подлецов, там сплошь они одни.

Мне пришлось встречаться с немцами во время войны. И что? Они действительно были злейшие враги во время войны. Но люди-то они совсем не такие как поляки, они лучше. Я встречался с ними после войны даже. Помню их, пленных. Они в плену-то как люди, честно работали, а там ... Меня уже демобилизовали в Ивано-Франковске, я собрался было домой ехать. Иду с рынка домой, мимо парка, около уха просвистела пуля. Я упал. Я же понимаю, что они меня ухлопают. Кто? Тоже сейчас недоумеваю. Сомнение у меня большое: думаю, что там действовали не только бандеровцы, и поляки тоже пакостили. Они очень недружественный народ.

Когда мы стояли в городе Санок, меня на постой поставили на квартиру. И надо же было угодить - на квартиру ксёндза. Вечером я с аэродрома прихожу, они уже там сидят - надутые, бритые, в карты играют, в бридж этот. Причём разговаривают, и ухмылки, взгляды в мою сторону явно недружественные. Я честно скажу - их возненавидел. Грузинам, я считаю, простить всё можно, но этим нет. Я сейчас им не верю. Я не верю, чтобы они были дружественной страной к русским. Вот с тех времён. Особенно ухмылки этих паразитов - видят, что я не понимаю. Так мало этого, они ещё своей харей показывают, что они меня презирают, сволочи.

Что я могу сказать? Конечно, для меня война обошлась без таких трагедий как ... Вот у меня жена - только призвали, - через месяц под Волгоградом всё, его убили. А сколько у меня двоюродных братьев ... Мне так посчастливилось почему? Видишь как судьба сложилась. Если бы я раньше на фронт попал, допустим, в 1942 г., может быть, я и не уцелел. А здесь обстановка сложилась так, перелом произошёл, хребет немцам полностью сломили, и после этого всё покатилось. Сразу после этого, можно сказать, весь юг Европы, - наши им очень быстро овладели. Большинство из них даже стали дружественными странами.

Я считаю, для меня таких страшных испытаний, переживаний, и опасностей как-то не было. Послушаешь как люди войну пережили, сколько они настрадались. Единственное что - я намёрзся. У них зимы хуже наших. Вот взять Ужгород, это же всё-таки юг. Там же мокро. Я у себя в шинели, - снег, мороз, - ничего себя чувствовал. Там вот так трясёт.

(потрясает сжатыми кулаками)

Влажный воздух. Ну не климат нам! Такие впечатления остались. Я понял, что война это страшная трагедия. Но сейчас исторически сложилось так, что второй такой войны быть не может, так как уничтожали в таких количествах людей.

У меня был случай, он кончился испугом. Я первую практику проходил на севере, недалеко от Новгорода. Вы знаете, в памяти какая осталась заковыка, и вот до сих пор из памяти никак не выходит. Шли мы с товарищем. Уж не помню, почему мы туда попали - переходили такой лесок, снега примерно так.

(показывает, что глубина снежного покрова была сантиметров 20)

Я запнулся и упал. А когда голову поднял, вижу - голая нога, мёрзлая. То есть труп. А чей труп, кто? Сейчас не знаю. Там бои были, надеюсь, что всё-таки не русского. Там бои были, разгром, наши не могли допустить такого дела. Но ведь даже немца так оставить - тоже безобразие. Вы знаете, как это на психику действует? Вот это - голая мёртвая нога? Уж сколько лет прошло, я этого никак забыть не могу. Вот это такое впечатление горечи, страданий. Ну, а так, конечно, можно сказать, что мне повезло по сравнению с другими.

(вздыхает)

Сколько людей жизни отдали, страданий. А я во время войны ... Единственное, что было - неудовольствие, что ли? Или как? Да, нет, чепуха. Вот знаете, опухали эти суставы.

(трогает пальцы)

И чесались. Авитаминоз. Ну так, там не только у меня, а у всех. Нам беда-то была ещё какая? Помыться. Бани-то нет, баня редко. И каждый раз - в баню если ты попал, то тебе не попадёт твоё же бельё. Твоё же бельё никто не стирает. Его носишь до тех пор, до следующей бани. Как баня следующая наступила, тогда всем без исключения меняют бельё. Чьё тебе попало? Подходит оно тебе? Не подходит? Конечно, иногда повезёт, иногда нет. С этим все мирились. А что? Куда денешься? Тогда все страдания эти переживали на одном уровне, и с пониманием к этому относились. Не было такого, чтобы из-за этого недовольство проявлять или ещё что-то.

(жестикулирует)

Ничего подобного. Баню устраивали в палатке. Представляете, что это была за баня?! Ничего. Мылись. Хоть и в месяц раз, а иногда и в 3 месяца, но всё равно. Что делать? Зато всё-таки мир должен это оценить. Жалко, нет Советского Союза. Уж кому-кому, а СССР, - ему памятник надо строить, ставить огромной высоты!

(смотрит и указывает рукой вверх)

Это благодаря СССР. Если бы были распри такие как сейчас, мы бы не победили. Я убеждён. Это такая была политика, она была правильная. И она ведь привела к цели; всё сделали как по нотам. Как расписали - всё ведь совершили, сломили такую махину! Представляешь, вся Европа была против, у них же все заводы! У них какая моща?! Нет, коммунисты, конечно, дров наломали, но они наломали некоторые по дурости, из-за необразованности. А вот такие люди как Сталин, он ведь был очень образованный. Он был священник. И самое главное. У меня душа кровью обливается - то, что загубили Советский Союз. Это непростительно, всё равно вернут это дело. Только какие это будут жертвы?! Нельзя шаг назад делать. Неверно это. С какой стати Абрамович сейчас нахапал это дело? С чего бы это? Разве это не война?

А. Б.: Расскажите, как на фронте строились взаимоотношения между старшими по возрасту и младшими военнослужащими?

Г. Ф. Р.: Если мне сравнить как у нас парткомы были, - я уже тут в партком попал (Имеется в виду в Кирово-Чепецке - А.Б.), - и там. Здесь хуже было. А там лучше. Там командовал комиссар, он военный. Ему не надо было собирать партком, слушать, голосовать. Он сам врежет сразу, с ходу, и всё. Он, между прочим, мог и командиру врезать. Врезать значит наказать. Наказание - там до крайности ... Гауптвахты на фронте почти не было.

А. Б.: А комиссар в штурмовом, как я понимаю, полку каким авторитетом пользовался?

Г. Ф. Р.: Ну, комиссары - туда, как правило, подбирались хорошие. Это, видать, директива такая была, самодуров там не было. Вот только у нас был старшина, бегать заставлял. Я считаю, самодур. Между прочим, старшины были не только в моей группе - там пешком ходили! А этот такой, причём по возрасту старше всех нас. Такой, знаешь сухощавый как ястреб. И шуток не понимал, он не шутил. Он, конечно, не умышленно это делал, а так.

(крутит пальцем у виска)

А. Б.: Георгий Фёдорович, а как в полках, где Вы служили, строились взаимоотношения между солдатами и командирами?

Г. Ф. Р.: Как я вспоминаю, очень хорошие всегда. Вот у нас Орлов, я помню. Что удивительно - военный человек, музыкант, любил гармошку, баян, попеть. Он не отгораживался.

А. Б.: А с лётчиками техсостав вместе отдыхал после завершения боевых вылетов?

Г. Ф. Р.: Да. Тут разделение было какое? Технари - по рангу. И питание другое, пониже, и жилщные условия. Лётчикам поближе, покомфортабельнее. И на это я не обижался, я считаю, это правильно. У них жизнь была коротка. Бывало - сутки. Вот только придёт команда лётчиков молодых, первый вылет. Чаще всего на первом его и убивали. А если ему удастся вернуться, да попадёт он к ведущему (обычно летали парами, ведомый-ведущий). Вот если тут совпадает, да старший ещё за свою шкуру меньше трясётся, а берёт ответственность за подчинённого. Вот тут молодой сохраняется, дальше уверенность у него появляется. Робость у них на первом вылете, всё вот так дрожжит. Да они же каждый день видят - каждый день не являются, потери каждый день.

Как сейчас понять? То ли к жестокости привыкали - не плакали. Хотя такое дело - как это без слёз? Беда. Но многие так и не появлялись. Собьют его, где он там упал?

(машет рукой, вздыхает)

Некоторым удавалось дотянуть, некоторые в плен попадали. Судьба во всяком случае у лётчиков очень тяжёлая. Ну, не случайно же в пехоте штрафники были, в авиации этого нет. Какой? Он же самый настоящий штрафник, тот же лётчик. У них всё время жизнь на волоске.

А. Б.: Вы проходили практику как механик. Вы может сейчас описать процедуру приёма лётчиком самолёта перед вылетом?

Г. Ф. Р.: Я такого даже не помню, чтобы такой случай был. Чтобы он сам принимал. Всё так: лётчик идёт, ему на встречу идёт старший по самолёту. Как же он назывался-то? Он отвечал за двигатель, сам самолёт, вооружение. Старший техник просто, наверное.

(обозначает отдание воинской чести рукой)

Докладывает лётчику: «Товарищ капитан, товарищ майор, самолёт готов к полёту»! И он-то как раз проверял всё. Он ведь не доверял, скажем, что там подвесили бомбы. Он всё равно пройдёт, посмотрит. Старшему технику подчиняется и КИПовец, и оружейник, и моторист.

А. Б.: Георгий Фёдорович, а лётчик-то ничего не смотрел?

Г. Ф. Р.: Никогда.

А. Б.: Он сразу в кабину садился?

Г. Ф. Р.: Да. Техник помогал лётчику сесть в кабину, подставлял. Или часто у них бывает так. Просто так лётчик ходит в фуражке, а шлём - он тяжёлый, с наушниками, - он чаще всего у старшего и хранился. Так вот он не только докладывал про готовность, и давал лётчику шлём. Техник его и носил, и хранил. А лётчик уже уходил в фуражке, а зимой в шапке.

А. Б.: Вы не помните, в этих случаях какие-то обряды соблюдались? В некоторых частях лётчики перед вылетом мочились на дутик, чтобы не сбили. Это был такой обряд.

Г. Ф. Р.: Я слышал об этом, было это. Но только я сам не участвовал и не видел. На счёт помочиться - там некуда. Отвернулся и никаких чертей.

А. Б.: Про другие подобные приметы или обряды Вы слышали?

Г. Ф. Р.: Некоторые плевали куда-то в сторону. Некоторые в то время, не смотря на то, что с религией боролись, молились. Были случаи.

А. Б.: Амулеты, которые от смерти хранили?

Г. Ф. Р.: Были. Сам я уже сейчас не помню, но, наверное, я всё-таки это видел. Особенно это встречалось в бане. Знаете, раздетого не увидишь, а в бане всё отбирают и новое дают, так у него только этот висит.

(показывает руками у шеи)

И больше ничего. У многих я видел крестики, у других были какие-то ... я уж забыл какой формы. Но во всяком случае разные они были. Наверное, были какие-то из дома, что-то такое. Или жена или невеста что-то давала. Люди верили в это, и нельзя не верить.

А. Б.: Вы сказали, что второй войны подобной Второй мировой больше не будет. Почему?

Г. Ф. Р.: Сейчас это же очуметь надо, чтобы столько людей перебить зараз. Кто на это может отважиться? Это ужас! Это и до сих пор находят. Какая беда-то! И самое главное - рождаемость упала. Какая раньше была, и какая теперь? Как же восстановить-то страну? На одном автотранспорте, чёрт знает, сколько перебили! А это ведь, между прочим, культура как раз.

А. Б.: Вы демобилизовались в 46 году и вернулись доучиваться в Свердловск? Вы закончили институт?

Г. Ф. Р.: Да. Нас четверо вернулось - все вместе мы учились. Трое были в армии. Павлов пришёл без ноги, Юра с ногами, Колесниченко и я. А пятый у нас был Шабуров. Когда война началась, его в армию не взяли. Но его всё равно взяли, и почему-то направили на север в Норильск. И он был в Норильске, наверное, никель нужен был. И что удивительно - нас демобилизовали, и он явился. И он продолжал учиться. Значит, он был мобилизован.

А. Б.: Меня интересует это период конца сороковых - пятидесятых, период перехода от военной жизни к мирной. У Вас к этому Сабурову какое отношение было? Вы воевали, а он не воевал.

Г. Ф. Р.: Очень хорошее. Он очень хороший был человек. Он бы с удовольствием в армию пошёл, но он чокнутый был физически. У него что-то всё перекашивало, дёргалось.

(показывает на лицо)

На нервной почве тик какой-то был, и это сразу видно было, что как его брать. Нельзя же. Да он ещё сам себя - то ли с горя, то ли с чего? Курил, просто я не знаю. Курит одну за другой.

А. Б.: Расскажите, как Вы в 46, 47 году жили?

Г. Ф. Р.: Жили мы, конечно, трудновато. Снова овсянка появилась, но мы правда приспособились как? Тем, кто после войны, давали в каникулы обязательно путёвку в дом отдыха. Дальше давали периодически карточки на диетпитание. Там не полное, а по этой диете тебе давали дополнительно, допустим, 25 г. масла. И тебе к тому, что ты получил, плюсом это.

Я ещё что делал? Когда летний период начинается, я специально собирал деньги и ехал домой. У нас там старатели мыли золото в реке и его продавали. Просто так его не купишь нигде. А так его, допустим, 40 г. привезти, а в Торгсине на него можно было любые продукты купить. Я закупал и оттуда привозил золото. А деньги откуда брали? Вот скажем, овощехранилище, там где картошку хранят. Вот его надо побелить - мы оравой побелили, получили деньги. Их не тратили, я их брал с собой туда и покупал.

А. Б.: Георгий Фёдорович, у вас награды были за войну?

Г. Ф. Р.: Конечно подвигов там я же никаких не совершал.

А. Б.: Я знаю, что по приказу НКО, за каждые 1500 самолётовылетов, которые под Вашим командованием обслужили, полагались правительственные награды.

Г. Ф. Р.: К сожалению такого обстоятельства никак не складывалось, не получается почему-то.

А. Б.: Как Вы 2 года воевали и ничем Вас не наградили?

Г. Ф. Р.: Получалось - состав меняется. Вот эти переброски. Помню такой случай: мост через реку на плацдарм, котороый захватили наши войска. И должны дежурить самолёты. И всё время, непрерывно смотрели, чтобы, не дай Господи, допустить к мосту чужой самолёт. И что, выполняли такие приказы.

А. Б.: У Вас даже медалей нет?

Г. Ф. Р.: Ну, есть «За победу над Германией», другие общие. А боевые надо за боевые действия непосредственно. К сожалению, я же не участвовал. Я с этим согласен, за боевые награды надо участвовать в боевых действиях. А здесь что?

В 1937 году отца из тюрьмы освободили, он вернулся, стал работать. В семье появился более-менее приличный достаток, и я решил получить образование, поступил в строительный техникум, который находился как раз напротив гостиницы «Астория», на специальность «строительство гидросооружений».

Успешно окончив первый курс, я увлекся планеризмом. Учились летать на поле около Варшавской железной дороги. Там где был аэроклуб, теперь все застроено. Еще я занимался авиамоделизмом, много читал по авиации. И тут узнал, что после первого кура техникума можно поступить в первое Ленинградское военно-авиационное техническое училище. И в декабре 1938 года я туда поступил. Это там, где сейчас Академия Можайского выходит на Ждановку. Там я учился по март 1940 года. Окончил, получил два кубаря - воентехник второго ранга.

- Лейтенант - это воентехник второго ранга?

Да. А третьего ранга - это младший лейтенант.

- И чему Вас учили?

Выпускник должен был знать устройство всего самолета, мотор, вплоть до того, чтобы снять и отремонтировать двигатель - это мы потом делали во время войны, когда самолеты прилетали с пробитыми блоками.

Наш самолет - «СБ» - скоростной бомбардировщик Архангельского, с собирающимися шасси. Главный инструктор Туполев, а ведущий работы - Архангельский.

- Вооружение и радиооборудование это не Ваше?

Вооруженцев готовили во втором ЛВАТУ. Но как подвешивать и закреплять бомбы, нас тоже учили, и на войне этим приходилось заниматься.

- Вы конкретно изучали только «СБ»? Или еще что-то?

В основном «СБ». Но был еще один самолет «ДБ-3». Это Ильюшинский. Во время Финской войны он сел на вынужденную посадку за Петергофом, есть такой поселок Мышилово. Привезли его и поставили в ангаре, на Комендантском аэродроме. Мы его подробно изучали. У него были существенные отличия, например, у него двигатели были с воздушным охлаждением. Бортовой номер, его окраску я не помню.

- А восстанавливать его не пробовали?

Нет. Потому что при посадке «на пузо», был поврежден винт, и это сказалось на двигателе - он не работал. Единственное что мы сделали - поставили его на колеса. Хотя зима была и суровая и холодная, мы сделали это еще на месте вынужденной посадки, сначала натянули резиновые надувные подъемники, потом подвели домкраты, подняли и шасси установили. Потом мне пришлось это проделывать с «Пе-2» под Сталинградом.

- А какие двигатели вы изучали?

«М-105». И дополнительно, изучали «М-34» , они были на «Р-5».

- Сколько мог ремонтов выдержать двигатель?

До первой переборки, двести пятьдесят часов налета...

- А Вы, как техник, сколько «гоняли» его на земле?

Ну, я не помню, может быть процентов тридцать времени. Но по инструкции ограничения именно двести пятьдесят часов налета.

- А они выдерживали эти двести пятьдесят часов?

Я не могу сказать, потому что мои самолеты столько не летали.

- В чем заключалась «переборка двигателя»?

Ну, в чем обычно заключалась: снимали блок, и если там не было повреждений, царапин, ничего не меняли... Но я до первой-то переборки «не дожил», подробностей не знаю…

В марте месяце 1940 года, как раз когда война в Финляндии закончилась, нас выпустили, и я поехал в Белую Церковь, во вновь организованный 86-й скоростной бомбардировочный полк. Там был хороший аэродром с ангарами. Основное базирование 33-его полка было тоже в Белой Церкви, но он воевал с Финляндией. И когда мы туда приехали, то летного и технического состава 33-го полка там еще не было. Мы лето прокантовались, а в августе участвовали в операциях по освобождению Молдавии. Нас с Белой Церкви перебросили на аэродром под Винницу. Мы там три дня с бомбовой нагрузкой отсидели.

- Как Кукин рассказывал нам, что в Белой Церкви чуть ли не половина ВВС Красной армии в это время сидела. Это так?

Ничего подобного. Может быть, он спутал время. Когда я был в Белой Церкви, там шли съемки кинофильма «Чкалов», и было очень много полковников, и артистов, которые ходили в полковничьих формах.

- Нет. Он про самолеты говорил, именно про самолеты.

Мы возвратились в Белую Церковь после 23 августа, сразу же, как только согласилась Румыния отдать Бессарабию, и никакого столпотворения там не было. А через месяц нас перебросили из Белой Церкви под Тернополь, это восемьдесят километров от Львова и тридцать километров южнее Тернополя. Там мы перезимовали - зима была очень снежная, и мы практически не летали. Там мы и войну встретили.

Наш полк входил в состав дивизии, в который кроме нашего полка 86-го, в Умани стоял 48-й, и в Белой Церкви 33-й.

- А как Вы узнали, что началась война?

В половине пятого нас бомбили на аэродроме.

Было это так. 21 июня я вернулся из отпуска, побывал здесь, в Ленинграде у родителей. В это самое время на основном аэродроме, где мы зимой стояли, началось строительство бетонной взлетно-посадочной полосы. А полк перебросили на запасной полевой аэродром, который располагался в пятнадцати километрах от гарнизонного поселка. Туда летный состав доставляли автобусами, а техники жили в палатках, и столовая там же была.

Я вместе с товарищем в поселке снимал у евреев комнату. Там городок, процентов на восемьдесят был заселен евреями. Они очень переживали и боялись за свою жизнь, в том случае если немцы придут. Я приехал, оставил свои пожитки в гарнизоне, и не помню уже, как добирался до запасного аэродрома. Либо на попутной машине, либо пешком, либо на велосипеде.

Приехал на аэродром, представился инженеру эскадрильи, что явился из отпуска. Мне сказали, что завтра с аэродрома никого в город отпускать не будут, потому что предполагается учение.

Пошел к самолету, представился технику звена старшему лейтенанту Посольскому. Это было часа в два. Пообедали. А в пять часов к нам прилетел полковник штаба ВВС Киевского особого военного округа, и сразу же нам объявили тревогу. Самолетов у нас на аэродроме было больше, чем по штату, потому что помимо основных семидесяти самолетов, мы только что получили девятку «Пе-2». Стояли самолеты в два ряда, а между рядами пятьдесят метров. А крыло от крыла, расстояние в ряду между самолетами на один метр.

- А покрашены они как были? Камуфлированные? Или серого цвета?

В серый цвет.

При объявлении тревоги самолеты надо раскатать по своим местам. Дело привычное, потому что буквально каждую неделю были воздушные тревоги. И как только растаскали, подвесили бомбы.

На аэродроме уже были землянки, там хранился инструмент, аккумуляторы. И возле каждой такой землянки была выкопана щель.

- А сколько времени занло вообще все растаскивание?
От подачи команды до того как командир полка доложил полковнику о том, что полк готов к вылету, прошло сорок минут.

Полковник остался доволен, поставил хорошую оценку за боеготовность. Приказал расставить самолеты как обычно и разрешил летный состав отпустить в город. И самолеты опять расставили рядами...

Предполагалось, что на другой день, в воскресенье, никого не отпускать. А тут всех отпустили, вплоть до того, что летный состав весь уехал в город. Более того, отпустили в город даже часть техников, тех, у кого был свой транспорт - велосипеды.

Все уехали, а я решил, что не поеду, потому что устал…

- А машин, мотоциклов, не было?
Не было, какие там мотоциклы, машины. Они уже в конце войны появились…

В это время местные поляки вокруг аэродрома устроили ряд площадок, где торговали водкой, пивом. Танцплощадки организовали, девчонки появились. Часов до двух канитель эта была.

Палатки наши были в низине, в овраге. Пошли в палатки, легли спать, это было уже в начале ночи. А в четыре часа - тревога. Я выскочил, добежал до самолета. Летчика моего не было. Притащили самолет, подвесили бомбы, запустили моторы, прогнали, дозаправили. И мы с механиком сели на пригорке, около щели и стали рассуждать, что будет… Рядом с нами стоял «Пе», и полуторка с зенитными счетверенными максимами.

- Вас не раздражало то, что все время тревоги, нужно растаскивать, потом стаскивать обратно?
Всех раздражало, ну и что? Остановка напряженная. Немецкие разведчики «Фоке-Вульфы» летали. Фоторазведчики - «Рама»… Но в этот день я увидел двухмоторные «Дорнье», которые нас бомбили.

Уже начало светать, когда на высоте примерно восемьсот метров прошел над нашим аэродромом самолет. Мы с механиком сидим, смотрим… Перед войной появилось очень много новых самолетов: «МиГи», «ЛаГГи», «Сухие», «ББ-2»… Смотрим, гадаем, что за самолет. И вдруг видим, заходит на посадку «И-153» - «Чайка» И из ее кабины выскакивает кто-то в белом. Под Черновцами в пятнадцати километрах от границы находился входивший в состав нашей дивизии 15-й истребительный полк. {1} Летчик этого полка прилетел, чтобы нас предупредить о нападении немцев. Когда он проснулся, немецкие танки уже гуляли по его аэродрому. Он в чем спал, в том и выскочил из палатки, запустил самолет и к нам. Но опоздал он, немножечко не успел. Буквально через несколько минут, как он сел, на бреющем полете появились немецкие бомбардировщики. Девятка вышла на наш аэродром, и они тут же разошлись по своим целям - по самолетам, по взлетной полосе… И как только вышли на боевой курс, сразу открылись люки и посыпались кассеты, в которых были двухкилограммовые бомбы. Очень много бомб. А бомбы такие: у нее раскрывается крыльчатка, которая начинает под действием потока раскручиваться. Когда раскручивается до конца, вылетает чека, и она взрывается. Потом немцы начали обстреливать из пулеметов, из турелей своих.

- Скажите, много самолетов успели растащить?
Много. В два захода сожгли немцы двадцать семь самолетов, но если бы все стояли в ряд, то сожгли бы штук пятьдесят-шестьдесят. Гарантировано.

Когда вокруг нас засвистели пули, мы с механиком, прыгнули в щель. А когда взрывы закончились, высунули головы, смотрим: самолеты горят… Потом они начали взрываться - ведь они были и с бензином, и с бомбами… Потери потому и были большие, что свои же самолеты взрывались.

- «Пе-2» в этот раз уцелели или сгорели?
На счастье, все уцелели. То ли растащили удачно, то ли… Эти «Пе-2», потом воевали под Москвой.

- А кстати, вот тот летчик, который к вам прилетел, уцелел?
Тогда - уцелел, потом - не знаю. К тому времени, когда немцы зашли на второй круг, наши стрелки залезли в самолеты и начали стрелять по немцам. Три самолета сбили.

- Как подтверждено было, что они именно три самолета сбили?
Знаю, что сбили и захватили пленных. Подробности не знаю, потому что в первый же день уцелевшие самолеты перебросили на другой запасной аэродром. У нас было три запасных аэродрома, и нашу эскадрилью перебросили на аэродром недалеко от старой границы Украины около станции Скалат. Там мы останки наших самолетов грузили на железнодорожные платформы, закрепляли, готовили к отправке. Но это все зря было, потому что немцы так быстро пришли, что 6 июля нас уже перебросили с этого места в Нежин, это Северо-восточнее Киева.

- При перебазировании технический состав перевозили на машинах или на самолете?
В те дни на самолетах никого не доставляли. Это потом под Сталинградом было, на самолетах нас сажали за стрелка радиста. А тогда дали машину и мы через Житомир, двигались к Киеву, а оттуда уже…

- Пока ехали по Западной Украине Вас не обстреливали бандеровцы?
Мы с ними уже после войны сталкивался. А тогда в начале войны и само слово «бандеровцы» не употреблялось…

- А немецкие самолеты бомбили вас при переезде?
Да, бомбили.

- В момент нападения на основной аэродром, летного состава на аэродроме не было?
Он через полтора часа после налета приехал на автобусах. Те самолеты, которые остались, полетели в Чертков, и под Скалат. И еще какой-то третий был запасной аэродром. 23-го и 24-го мы на новом аэродроме освоились. У одного самолета, обнаружилось, что крыло пробито, и в ночь, с 23-го на 24-е мы стали менять крыло. Подтащили стремянки, крыло, которое сняли с самолета, не годного к ремонту - имевшего другие повреждения. И когда мы уже закончили установку, на нас вновь был налет. Прилетел всего один самолет, и все обошлось, никого не зацепили.

В тот день, 24-го числа, еще одно любопытное событие произошло. Примерно в полдень, вдруг садится самолет-биплан. Типа нашего «По-2», но польского производства - ПЗЛ. Один человек остался в кабине, а из самолета вылез полковник, вся грудь в орденах, и вызвал командира эскадрильи и стал его расспрашивать, что мы тут делаем, как у нас дела и так далее. Когда разговор окончился и самолет улетел, наш командир эскадрильи позвонил в штаб полка, и доложил о визите самолета польского производства. А из штаба полка в ответ - «…мать перемать…». Оказывается, это немец летал в нашей форме на разведку. Садился на такие запасные аэродромы выспрашивал…

На следующее утро, 25-го числа, вся наша эскадрилья - девятка, полетела бомбить шоссе Львов-Краков. Там где она пресекает реку Бодров, которая по западной границе шла. Удачно отбомбились: мосты уничтожили, удар пришелся по колонне немецких войск. Но когда возвращались, истребители «И-16», «И-153» - остатки того самого 15-го истребительного полка, который стоял под Черновцами, приняли наши возвращающиеся «СБ» за немцев, и в тот омент, когда наши заходили на посадку, сбили восемь самолетов. Восемь самолетов! Спасся только самолет, который садился не на аэродром, а на поле на вынужденную.
- И все экипажи погибли?
Нет, в этом смысле удачно получилось, их сбивали не в воздухе, а когда они по сути дела уже садились… {2}

- Ваш полк с основного места базирования улетал на запасные с бомбами?
Когда готовились к перелету на запасный аэродром, сняли бомбы. Боеприпасы потом привезли. Именно поэтому два дня сидели и ждали, пока подвезут бомбы…

- А истребители, которые произвели атаку, они куда делись?
Улетели на аэродром в Трембовль, там сели. Был у них в полку разбор полетов или нет, я не знаю. Но наши командиры за то, что поздно доложили о случившемся, наказание получили. Это я знаю. Но так получилось, что наш командир полка улетел на боевое задание и не вернулся. Фамилию его я не помню. Его документы нашли в кустах, недалеко от места стоянки самолета. И поэтому появился слух, я повторяю, слух, что вроде улетел к немцам. И не могу к этому ничего добавить, иначе это будет вранье. {3}

6 июля к нам прилетели самолеты другой эскадрильи. Летали, потери были, но немного. Потом остатки поврежденных самолетов нас заставили погрузить на платформы, посадили нас на машины и мы поехали в Нежин.

- В этот начальный период войны, самолеты с какими повреждениями приходили?
В основном повреждения на задней части: оперение, киль, стабилизатор. И в основном пулями пулеметов… Повреждений от снарядов не было.

- А как пробоины заделывали?
Небольшие пробоины мы перкалем заклеивали. Вначале войны никаких приспособлений для ремонта металлических частей не было. Ждали войну, тревоги объявляли, а этому нас не учили. И даже в училище у нас была практика - паяли радиаторы, заклепки делали. Но чтобы пробоины пулевые заделывать, не помню такого…

- Ну, вот вы перебазировались в Нежин и что дальше?
Там была огромная армейская база ВВС. Мы как приехали, начали строить землянки, наши шесть самолетов «СБ» прилетели…

- Это все, что от семиэскадрильного полка осталось?
Да, в июле в Нежин прилетели шесть самолетов. Но еще осталась девятка «Пе-2». Командиром этой особой эскадрильи назначили инспектора по технике пилотирования капитана Федора Дмириевича Белого. Он после войны командовал корпусом дальней авиации, который базировался около Тарту.

- И чем эта девятка занималась?
Она воевала на центральном фронте, дошла до самой Москвы. Но числилась она в полку.

Уже 16 июля личный состав стали вывозить из Нежина, потому что немцы шли на окружение Киева, и Нежин попадал в это окружение.

На Нежинском аэродроме базировался в то время один из первых полков «Ил-2». Немцы в это время прорвались через Житомир, их танковая колонна вышла на шоссе Житомир-Киев и рвалась к Киеву, осталось всего 120 км. И вот этот полк «Ил-2» бросили на колонну. Вооружение у «Илов» было: две бомбы-сотки и восемь «РС-82» подвешены на крыльях. Кроме того, еще две пушки «ШВАК»…

- Именно «ШВАКи» были? А не «ВЯ»?
В то время были еще только «ШВАКи».

Они возвращались, потерь было немного. Немцы стреляли из стрелкового оружия, повреждали в основном хвостовое оперение, но летный состав был опытный, добирался до аэродрома, садился. Колонну, они остановили. До Киева немецкая танковая колонна не добралась. Здорово разделали…

А нас вновь перебросили. Самолеты передали какому-то другому полку, А весь состав полка, и летный и технический, на машинах сначала на Полтаву, потом в Харьков, потом в Ростов, и, в конце концов, привезли в Буденновск. Там должен был формироваться 3-й запасной авиационный полк. Но он туда так и не приехал. А нас поселили в клубе. В партере и на бельэтаже разместили койки, а в бытовушках были классы. Мы изучали новый самолет «Пе-2», но только теоретически - по плакатам. Кроме того, ходили в поле, занимались стрельбой, бросанием реальных гранат. Еще нас привлекали к вылавливанию дезертиров. Местных казаков призывали в армию, а они прятались в виноградниках.

- Много наловили?
Точно я уж не помню, но несколько человек поймали. За что получили ненависть местного населения.

Обстановка была разлагающая. Командира полка не было, заместитель был рохля, ему было все безразлично. Клуб стоял рядом с базаром, а там вина было полным полно, и стоило оно копейки. Играли в домино, и проигравший бежал на базар за вином, и до обеда уже основательно набирались. Когда прилетели проверяющие, и нам устроили тревогу, то некоторые на построение выходили босиком, в подштанниках - пьяные были.

В ноябре месяце в полк возвратился Белый, его назначили командиром полка. Он был уже подполковник, и начал наводить порядок. А немцы в это время заняли Ростов.

3-й запасной полк к этому времени базировался в Астрахани, и 22 ноября 1941 года нас посадили на поезд и перебросили в Махачкалу, там посадили на пароход с названием «Баксовет»- «Бакинский совет».

Пароход был переполнен - на нем кроме нас военных, была масса беженцев с Северного Кавказа. В основном евреи. Он должен был идти в Астрахань, но зима-то наступила суровая, и в декабре северная часть в дельте замерзла. Поэтому нас перевезли в Красноводск. Там посадили в поезд, и повезли по маршруту Ашхабад-Ташкент-Арысь-Курбах… И только потом в Астрахань. Там нас разместили на другой стороне Волги. 3-й запасной полк базировался на небольшом аэродроме. Появились самолеты «Пе-2». Летный состав начал тренироваться в полетах. В марте-апреле случилось наводнение, Мы пытались спасти аэродром - мешки с песком таскали. Но часть его залило волжской водой, и он стал на некоторое время непригодный. Переучивались там до июня 1942 года. Немцы прорвали фронт под Воронежем, и наступали на Сталинград. А нас на теплоходе по Волге отправили в Казань, где 22-й авиазавод производил «Пе-2». Немцы еще не успели основательно заминировать фарватер на Волге, и мы проскочили. Потом они заминировали основательно.

В Казане нас разместили в общежитии. Неприятно вспоминать - его не дезинфицировали, и первую ночь мы не спали, потому, что блохи заели...

Летный состав начал учиться основательно. 5 августа мы получили самолеты…

- Самолеты, которые Вы получили с завода, были в рабочем состоянии?
Полностью в рабочем. Их принимала военная приемка, у них свои экипажи, которые проводили все летные испытания. Наши тренировались на самолетах, которые уже были облетаны. Поэтому никаких проблем с качеством изготовленных заводом самолетов у нас не было…

- Я неоднократно сталкивался с воспоминаниями людей, в которых отмечалось низкое качество новых самолетов, поступавших с заводов, их уже в полку приходилось доводить до боеготовного состояния.
Я такого не помню. Серьезных заечаний не было. С точки зрения безопасности полетов, они были готовы к боевым действиям.

- Вам как технику, какой самолет был для Вас удобнее и легче в эксплуатации «СБ» или «Пе-2»?
Поначалу «Пе-2» был потяжелее, потому что в нем приборная часть, а нас готовили только по фюзеляжу и по моторам. А приборная часть на «Пе-2» была значительно сложнее. Управление тримерами, выпуск подкрылков… Все это с электрическим приводом. Поначалу сложно. Но научились.

Другое дело - доступность. Не всюду пролезешь, вот скажем, чтобы попасть к рулевому управлению, надо было снимать бронещиток у стрелка-радиста, забираться туда, а там узко и не всегда достанешь…

- В этом отношении «СБ» был лучше?
Да, вот в этом отношении «СБ» был лучше.

Из Казани нас перебросили в Муром, в резерв главного командования, но уже недели через полторы, 16 августа 1942 года нас направили под Сталинград, и посадили на левом берегу, на территории совхоза «Имени 18 партсъезда».

Первый боевой вылет состоялся 19 августа. Вел эскадрилью сам командир полка Белый. Полетели на бомбежку переправы через Дон в районе Калача, которые усиленно прикрывались снизу зенитной артиллерией, и сверху «Мессерами». Командир был опытный, с высоким авторитетом, в прошлом инспектор по техники пилотирования, имел боевой опыт вождения самолетов, так что отбомбились удачно, и вся девятка вернулась полностью.

В этот же день полетела вторая эскадрилья, и, в том числе, мой самолет. Командиром экипажа был Костя Чайкин, И они опять полетели бомбить ту же переправу у Калача, и было сбито четыре самолета, в том числе и мой. Погиб стрелок, штурман попал в больницу, Костя был ранен, но все-таки добрался до полка и рассказал следующее: их перехватили «Мессера», обстреляли, и один из двигателей остановился, он решил сесть в степи, шасси выпустил, а шины были пробиты пулями. Самолет скапотировал. А о том, что фюзеляж лопнул, он ничего не сказал. Сказал, что надо заменить колеса, и тогда самолет можно поставить, и он взлетит.

Инженер полка, у нас такой был Шапиро, приказал мне взять в помощь механика, необходимый инструмент, отремонтировать на месте и доложить. Мы взяли в дополнение резиновые подъемники, ну типа матраца, надувные. И тут началась моя трудная двухнедельная командировка.

- А кстати, чем Вы их накачивали?
Насосом вручную. Насос как в автомобиле, немножко побольше.

Мы на машине поехали по Волго-Ахтубинской пойме. Когда проехали километров тридцать, мы увидели, что над Сталинградом сплошной дым. Город горел.

Костя сел на вынужденную около Райгорода, там был 76-й укрепрайон. Мне нужно было обязательно разузнать обстановку в штабе 8-й воздушной армии, в Сталинграде

Мы доехали до паромной переправы, как раз напротив Сталинграда, туда отправлялись паромы с танками, с пушками, а обратно в основном везли раненых. Немцы Сталинград уже «запаковали» - заминировали Волгу, и поэтому скопилось очень много теплоходов с ранеными, барж с горючим, с боеприпасами, с бомбами. И немцы это пока не трогали, и в основном бомбили тольк город.

Была опасность, что если я переберусь с машиной в Сталинград, то обратно меня могут не пропустить. Поэтому я механику сказал:

- Ждите меня здесь. Я переправлюсь, что бы узнать обстановку.

Конечно, был риск, что и меня обратно могли и не пустить. Там как раз там стоял небольшой паром, на котором был один танк, и обслуживающий взвод солдат. Я подошел к командиру, сказал, что мне нужно. Он согласился переправить меня.

Только мы до середины Волги доехали и начался налет немцев. Город горел вовсю, по Волге нефть плыла и горела, пожар вдоль всего порта, портовых сооружений. Наш паром поэтому пошел южнее, ниже по Волге. Там пристал, и я вышел на берег. В городе было страшно, даже пройти по улице невозможно - пожары настолько сильные, что идя по улице можно было опалиться. В конце концов, я добрался до штаба 8-й армии, представил свои документы. Мне сказали:

- Там помимо вашего «Пе-2» еще два самолета, «Ил-2» и «Як» стоят. Вот точно в таком же положении, как Ваш. Вы получаете задание организовать эвакуацию всех трех самолетов. Мы тебе дадим команду, в Райгород приедет ремонтный взвод и три машины.

Еще выдали мне «индульгенцию», чтобы меня выпустили из Сталинграда. Я встретился с командиром ремонтного взвода, сказал куда ехать, договорился, чтобы он встал в семь часов у укрепрайона и меня ждал. А сам поехал на переправу. Переправился через Волгу, нашел свою машину, механика. В районе поселка Средняя Ахтуба, переправились через Ахтубу. С большими приключениями и больше суток мы добрались до Райгорода. В это время бригада ремонтная уже туда прибыла. В связи с тем, что немцы были уже близко, приняли решение идти к самолетам в ночное время. А на рассвете я увидел, что на фюзеляже нашего «Пе-2» трещина, и восстановить этот самолет на месте нельзя. Единственное, что можно сделать, отвезти его в Ленинск, где находилась ремонтная база.

Не выполнить приказ нельзя - трибунал. Значит, что? Мне нужно расстыковать крылья со всех самолетов и снять. Потом поставить их на новые колеса. Костя предупредил, что резина пробита, мы захватили с собой новую.

Мы с осмотром долго задержались, и утром «Юнкерс» обнаружил, что около этих самолетов кто-то возится, и нас обстрелял. И мы начали по ночам расстыковывать крылья… Механики свое дело знают... В первую очередь, расстыковали крылья, облегчили и перетащили самолеты ночью в Райгород, замаскировали, что бы немцы не видели. Стали готовить к дальнейшей эвакуации. Хвосты самолетов забросили на машины, нам пять трехтонок «Зис» прислали. Самое трудное было сесть на паром. В Черном Яре очень крутой спуск, была опасность, что самолет вместе с машиной и с шофером укатится в воду. Но как бы там не было, мы перебрались и все три самолета эвакуировали через Волгу. А дальше вновь начались приключения. Две недели перебирались через Волго-Ахтубинскую пойму. А когда мы приехали в Ленинск, там не оказалось хорошего парома, чтобы переправиться через Ахтубу. Я доложил командира ремзавода все как есть, он расписался в том, что получил. А как он потом переправлял, это было уже не мое дело.

Благодарность я не получил, потому что все машины оказались разграблены - стояли близко от линии фронта и солдаты, к моменту нашего появления все что можно было поснимали…

Вернулся в полк. Пока я ездил, в полку осталось всего шесть самолетов. Когда прилетели 16 августа на аэродром «18-го Партсъезда» у нас было восемнадцать «Пе-2».

- А у командира полка не было отдельной машины?
Она входила в состав какой-то эскадрильи. Как раз когда я вернулся, то меня поставили на машину командира полка. На бомбежку в это время уже не летали. Задача - фоторазведка. Вешались фотоаппараты, и на наружной подвеске две зажигалки по сто килограмм. И полет был такой, от Сталинграда до Ростова и обратно. А обратно горючего уже не хватало, поэтому через Вересту возвращалис, и садились в Астрахани. Такой маршрут получался немножко покороче, и поэтому хватало горючего. Там заправлялись, прилетали на свой аэродром, и получали новые задания.

- А если самолет в Астрахани садился поврежденным?
Было несколько вариантов. Иногда перебрасывали туда своих техников: в самолет брали с собой механиков, с инструментом, сажали их либо в ноги штурману, в передней кабине, либо в хвост, за бронеспинку стрелка. Без парашюта. В Астрахани была база, там можно было даже блоки заменить на двигателе. Таких полетов у меня было три. Однажды, когда возвращались, над Элистой нас прихватили «Мессера». Хорошо, что была облачность, а командир - не Костя Чайкин, а опытный - инспектор по техники пилотирования, назначенный вместо Белого, фамилию, к сожалению не помню. Мы благополучно добрались до Астрахани.

- Какой самолет легче ремонтировать? «СБ» или «Пе-2»?
Ремонтировать полегче было все-таки «Пе-2».

К мотору было легко добраться, и съем его не представлял каких-то особых трудностей. Но была точка, которую мы очень не любили. Это в задней части двигателя… Задняя часть мотогондолы. Там в одно место трудно было забраться, чтобы накинуть девяти миллиметровую гайку на болт.

Неприятно было менять масляные радиаторы, они находились в крыле, и это занимало очень большое время.

И еще: было очень трудно добираться к рулевым тягам. Там очень узко… У триммеров была довольно сложная конструкция...

И потом имейте ввиду, что стабилизаторы у «Пе-2» были подвижными, регулировались. Помимо того, что были закрылки, они на взлете, это самое… Посадочные щитки…

Еще очень трудно было снимать патрубки, потому что они, как правило, пригорали, и наружу выходили, и ржавчина была.

- Основные отказы у «Пе-2», какие были? Те, которые ремонтировать приходилось…
Основные отказы были связаны с наддувом. А если наддув отказывал, значит, уже на полную высоту самолет выходить не мог. После ремонта наддува меня брали в самолет для проверки качества ремонта, поднимались мы с командиром на шесть с половиной тысяч метров.

Ну, еще слабым местом было переполнение карбюратора. И нужно было очень тщательно следить, что бы не накапливался перелитый бензин. Потому что при запуске мог быть обратный выхлоп и тогда мотор загорался, и самолету конец. Потому что пока дотащишь огнетушитель, пока раскроешь капоты… Очень неприятный момент.

- К вам в полк новые самолеты приходили?
При мне новые самолеты не приходили. Система пополнения под Сталинградом организовалась такая. Не знаю, почему-то Хрюкин очень благоволил к Белому, но все полки, которые приходили в «упадок» - то есть оставалось три-четыре самолета, сдавали нам эти самолеты, вот таким образом нас пополняли. А мы летали на разведку.

- А состояние этих самолетов, которые вам передавали, оно было приемлемо? Или приходилось латать-перелатывать?
Там, как правило, полки-то жили недолго. Вот мы, например, прилетели, а через две недели у нас оставалось шесть самолетов. И те, самолеты, которые, не попадали в переделку в воздухе, были почти как с завода. А те, которые попадали под пулеметный или зенитный огонь, сдавали нам без капитальной починки.

- Вы говорили, что не было никаких наставлений. А когда вообще наставления по ремонту появились?
На дивизию была обязательно ремонтная бригада, и в случае серьезных повреждений, ими занималась ремонтная бригада. А собственный обслуживающий персонал менял двигатели, заменял баки. Агрегатный ремонт...

- А заплаты на пробоинах кто накладывал?
Этим занималась ремонтная бригада, они приезжали. «Пе-2» металлический, а у меняне было даже инструмента для этих целей.

- А бригада эта как называлась?
ПАРМ.

- Вы говорили, что занимались подвеской бомб. Какая была стандартная бомбовая нагрузка для «СБ», и для «Пе-2»?
Максимальная на наружной подвеске «Пе-2» и «СБ», двести пятьдесят килограмм.

- Эта бомба одна была?
Нет, с каждой стороны… А в люки вешались, как правило, сотки. Четыре сотки. Но если в «Пе-2» четыре сотки вешали, то на наружную подвеску уже не брали, потому что самолет не тянул. С нагрузкой девятьсот килограмм, он не поднимался. Максимум, что дополнительно брали, фотоаппарат и одну зажигалку.

- То есть, килограмм семьсот пятьдесят, в среднем у вас поднимал?

Да. А у «СБ» было шесть в люках, шесть, по-моему, и можно было две вот по двести пятьдесят, или по пятьсот вешать.

- То есть, тонну шестьсот получается, брал? То есть у него грузоподъемность была больше?
Да. Причем бомболюки в гондолах на «Пе-2» были такие, что эти бомбы, когда самолет шел на бомбежку пикированием, то там их выдвигали… Как на трапеции такой, выдвигали и тогда сбрасывали, что бы можно было сбросить и винт не задеть. И, кстати говоря, перед самой войной, стали такие же устройства ставить и на «СБ». Там тоже сделали четыре подвески такие.

И бомбили, учили нас, Жуков прилетал, контролировал. Он перед войной был, командующим Киевского особого военного округа, а мы входили в состав, и бомбить заставлял по передовой. Восемьдесят километров там окоп, ставились границы и должны были бомбить. Уже на «СБ». «Пе-2» мы незадолго до войны получили. А учения проходили осенью. Как раз после молдавских событий, когда Молдавию освобождали, учения проходили, тогда бомбили.

- А скажите, пожалуйста, я все-таки еще на счет бомбовой нагрузки. На «СБ», бомбы стояли, носом вверх, да? В бомбоотсек? Или горизонтально ложились?
Горизонтально. И там так у всех, они горизонтально ставили. Лебедки для этого были, там… А двести пятьдесят иногда вешали так, вручную. Восемь человек возьмутся…

- Вопрос по первому дню войны: за Вашим полком числится таран в воздухе, во время первого же налета. Это какой-то «СБ»? Вы можете рассказать, что произошло?
Да, Малиенко. Капитан Малиенко был командиром дежурной эскадрильи. Когда весь летный состав уехал, он свою эскадрилью не отпустил. И вот когда немцы пошли на второй заход, он сам, без экипажа взлетел. {4} Стрелок и штурман за ним не успели, и на земле остались, они вроде на земле при бомбежке погибли. Как он взлетел, не попал на эти бомбы-«лягушки», которые немцы разбросали, не знаю. Таранил Дорнье на малой высоте, и они упали в овраг за аэродромом. Он погиб… Немцы тоже погибли. Удар был такой, что они разбились и загорелись. Никто не прыгал… Говорите горел уже? Нет, этого не помню…

- А на остальных немцев это повлияло?
Оставшиеся пошли на третий круг.

- Все-таки пошли? Встречаются утверждения, что после его тарана немцы разбежались.
Нет, в товремя немцы были молодые ребята и отчаянные.

У нас до марта 1940 года, при окончании военное технического училища, звание присваивали воентехник второго ранга. Два кубаря. И по окончанию летного училища соответственно… Мы-то успели выпуститься, нас с кубарями. Но в марте 1940 года министр обороны Тимошенко изменил правила. И уже осенние выпуски были, как мы говорили с «чекирями».

- И к чему это привело?
Очень плохо повлияло. Особенно на летный состав. Даже во время войны молодые ребята прибывали сержантами. Ну, правда, обычно после первого хорошего вылета им присваивали офицерское звание, лейтенанта давали.

- То есть, минуя младшего?
Да.

- А казарменное положение и все прочее?
Казарменное положение в училищах было всегда. А в авиачастях? По-разному. Бывало, и казарм не было. Когда я в Белую Церковь приехал, нас разместить было негде, и нам сказали:

- Запасайтесь велосипедами, и снимать жилье в Белой Церкви.

Так мы и делали. Снимали, естественно, на свои деньги. И никакой компенсации в то время не было.

- Давайте вернемся на войну в Сталинград.
Итак, мы воевали под Сталинградом разведчиками, воевали до самого конца. Уже выпал снег, располагались мы в последнее время на аэродроме Вишневатка, это недалеко от станции Агалатово. Дорога шла от Саратова, к Астрахани. Там была основная база, куда привозили боеприпасы и каждую ночь мы слышали и видели, как бомбили Агалатово немцы.

А ситуация стала такая, что нам делать было нечего. В основном нужно было нашим истребителям сбивать «Ю-52», которые возили подкрепления, продукты, боеприпасы. Их ближайший от Сталинграда аэродром был станция Целина. Это в Ростовской области. После того бои под Сталинградом кончились, наш полк как раз перебазировали на этот аэродром. И мы техники там «пиршествовали» - там было много немецких самолетов, «Ю-52», «Мессера» и «Фоке-Вульфы». Мы хватали то, чего нам не хватало.

- А какие детали можно было брать с немецких самолетов?
В основном крепеж. Например, немецкие хомуты для закрепления дюритов, они значительно лучше и удобнее наших были. И они всегда делали с запасом, так что всегда можно было подогнать.

Но это позже было, а пока нас перебросили примерно на ста с лишним километров от Волги. На левом берегу - Вишневатка, там был большущий аэродром. Степь кругом, самолеты стояли в капонирах. С помощью мобилизованного гражданского населения построили. Но привозили из далека, потому что местное население в основном были казахи, их не очень-то заставишь работать. Они на коней вскочили, на верблюдов и в степь уезжают….

Так вот там скопилось много самолетов. Там наш полк вот бомбардировочный стоял, потом остатки еще какого-то полка прилетели туда. На «Пе-2». Они летели где-то в середине сентября, из Подмосковья и попали в очень плохую погоду. Их разметало, они кто-где сел. Часть все-таки добралась до нашего аэродрома, потом их всех собирали на нашем аэродроме. Стоял полк «Ил-2». Это было в октябре месяце, уже снег выпал.

Наш полк ближе всего находился к Вишневатке, мы стояли примерно в километре. У самолетов были вырыты землянки на двух человек: яма, сверху накрыта жердями и соломой. Хорошо еще, что там сухая земля, воды не было.

В нашем полку, как и в остальных, собрались отметить праздник 7 ноября. Мороза сильного не было, безветренно… Прогрели моторы и зачехлили. Собрались, выпили по первой стопке, Белый нам очень выразительно зачитал грамоту…

И тут началась кутерьма. Пришел шторм, ледяной ветер. Объявили тревогу, и мы все бросились к самолетам. Мой самолет относительно близко стоял, вместе с экипажем и механиком добежали до самолета, быстренько расчехлили. Один мотор запустили, другой мотор не запускается. Застыл уже…

Кстати говоря, всегда система запуска доставляла нам много неприятностей. Нужно было шприцами вогнать бензин в цилиндры, и потом запускать.

Хорошо, что один мотор запустили, горячим воздухом стали греть второй мотор. Все обошлось. Но с очень большим количеством самолетов в эту ночь беда случилась. В том числе и с «Илами». И в эту ночь замерзло до шестидесяти самолетов. Так что уже на следующий день из Москвы приехала комиссия разбираться… Видимо командиры полка и инженеры полка получили сильный нагоняй.

Что мне потом брослось в глаза: вокруг капониров шли траншеи, из которой землю вынимали, так вот, в этих траншеях вот такой слой лягушек, замерзших. Они как будто предчувствовали, что будет резкий перепад температуры и спасались, прыгали в низины, и там замерзали на зиму.

- Мне техник рассказывал, что не хватало обогревательных приборов, чтобы прогревать мотор. И что бы экономить моторесурс, делали специальные печки. У Вас были такие печки?
Были, но далеко и не на все самолеты, и тем более не на все моторы.

- Он же говорил, что иногда приходилось греть двигатель паяльной лампой через лист металла…
Пробовали так делать, но было несколько случаев пожара, и такое было категорически запрещено.

В БАО, который нас обслуживал, были старые водогреи, бочка на колесах, в которых горящее масло греет воду. Было несколько таких водогреек на полк. И еще разные самоделки….

- А охлаждение на «Пешках» было чисто водяное? Или какие-то- смеси?
Водяное. Поэтому-то много самолетов вышло из строя. Блоки порвало и все.

- Вернемся к утилизации самолетов, не пытались использовать бронированное стекло немецких самолетов?
Стекла? Конечно. Но их не так просто было подгонять под наш переплет. Вызывали ремонтников…

- А когда оказались на немецких аэродромах трофейную еду пробовали?
Запретили нам пробовать. Боялись, что отравлено.

- Когда Вы прилетали, БАО уже было на месте или еще не было?
По-разному. Когда прилетели мы в Целину, там БАО было.

19 ноября бои фактически под Сталинградом кончились. У нас было много подбитых самолетов, требующих ремонта, и большие группы техников, вот в том числе и меня оставили в Вишневатке для того, чтобы мы ремонтировали самолеты. Нас привезли, БАО там не было. Снабжение, что сами достанем. Питание в основном: макароны, да какие-то крупы. Но нам давали много чая, а кругом казахи. Берешь пачку чая, идешь к казахам, они тебе барана, а им пачку чая. Вот таким образом…

- Что, баран за пачку чая шел?
Да. Они чай очень любят… А у них отары по сотне овец были.

- Ну, все равно как-то, чая пачка…
Вот такие большие. Они очень любили плиточный чай. В то время за него можно было взять жирного, молодого барана…

- Когда Вы приземлялись на немецкие аэродромы, самолеты немецкие были растолканы по сторонам? Куда их убирали?
p class="plain">Не было такого случая, кроме Целины. Такого больше я нигде не видел. Они куда-то их видимо увозили, видимо на ремонт, или на переплавку.

- Вы познакомились близко с немецкими самолетами. С технической точки зрения, они были совершеннее?
Для техников, они, безусловно, были намного удобнее в эксплуатации. У нас были случаи…. и даже со мной был такой случай. Мотор запустил, и закипел. Что бы быстрее это прекратить, я поднялся на крыло и открыл горловину. И получил в лицо… Лежал потом с ошпаренным лицом две недели. У них все было предусмотрено в конструкции и такого бы не произошло.

И вся оснастка мотора очень легко снимались: карбюратор, магнето… Специалисту это сразу бросалось в глаза.

- А какими приспособами двигатели поднимали, отпускали?
Как правило, лебедки. Хорошая лебедка, восьмикратная, но крутили вручную.

- Сколько времени в принципе занимала замена двигателя?
Если к вечеру прилетал самолет с простреленным блоком, то инженер нам давал время до утра. Что бы утром самолет был готов к вылету. Ну, так, шесть-восемь часов. Это смена готового двигателя, если не нужно было менять его блоки.

- А водорадиаторы не с двигателем снимались? По-моему нет. Они же были в фюзеляже?
В фюзеляже. Вот как раз в фюзеляже - это мука. Масляные радиаторы были под мотором.

- А их замена, сколько времени занимала?
Это была мука. Во-первых, добраться до них, надо разобрать там обшивку. Она, правда, съемная была обшивка, добраться до всех креплений, и подводы и отводы. А там же все очень неудобно и работать высоко на стремянке. То есть, устойчивого положения нет. Делали «козлы», туда настилали доски. Потому что очень неудобно со стремянки это делать. Кстати, когда двадцать пятого нас… 25 июня 41 года прилетел немец и обстрелял нас, мы меняли как раз крыло. Меняли консоль, мы были все на стремянках. И поэтому уронили крыло, когда обстрел начался. Примерно в марте месяце мы прилетели в Целину и стояли там не очень долго.

- Сколько самолетов Вам пришлось восстановить, когда Вы в Целину перелетели?
В Целину мы прилетели, они уже получили пополнение. В Вишневатке у нас оставалось двенадцать самолетов. С одним даже был такой случай. Это истребитель, точно я не помню какой марки, «Ла» или «Як». Его отремонтировали, летчик поднялся, значит, облетал его, стал садиться и что-то он не справился, его понесло на капонир. А в капонире стоял «У-2». И вот он ударился боком, летчик повернул, ударился боком, переломился. Летчик вышел, стоит и смеется. А нам так обидно было. Возились, возились, он взял тут его угробил. Так в Вишневатке, там остатки были «У-2» и истребителей несколько. Но оттуда с этих полков были соответствующие команды.

- То есть помогали друг другу?
Да. Потому что еду сами готовили. Я выступал за шеф-повара.

- Так, ну ладно, вернемся на Целину.
Значит, там сразу же начались полеты тренировочные, не на фронт. Фронт был достаточно далеко. И, наверное, в самом начале апреля, прилетел к нам какой-то командир, Полухин, по-моему.

По-моему, он командовал таким же полком «Пе-2», как и наш. Но он считался асом с точки зрения пикирующего бомбардировщика. И вот весь наш летный состав в его присутствии пропустили через бомбежку. Бомбили реальными бомбами, так как это степь, отвели кусок охраняемый, что бы никого там не было, и бомбили там. Поставили кресты, бомбили по этим крестам. Учились пикировать.

- То есть до этого Ваш полк на «Пешках» с пикирования не бомбил?
Бомбил и до этого, были только отдельные асы, которые так бомбили.

Например, как я вам уже говорил, в первый день, когда летали на переправы, бомбили с пикирования. А потом летали с зажигалками и сбрасывали по степи, для того что бы устроить пал…

- А тормозные решетки снимали или нет? Вы не помните? В некоторых полках их снимали. Почему я Вас и спрашиваю.
Нет, они же убирались, но они были. Нет, у нас не снимали. Снимали наверное, чтобы увеличить скорость. Но «Мессера» все равно имели запас. «Пе-2» официально имел скорость 535 км/ч, «Пе-2». А у «Мессера» уже за шестьсот доходило. Но правда, если он промазал один раз, то на второй заход не успевал за «Пе-2». Если промазал, то отставал.

- У Вас в полку не практиковалось брать стрелков из механиков?
Нет.

- Дополнительных стрелков не сажали?
Нет. Дополнительных стрелков не сажали. Там очень тесно, и если кого ему посадить, он тогда не мог бы управлять турелью. При перелетах техников, сажали. Брали минимальный запасной инструмент, сумку и за щиток, он туда к тягам ложился.

- Что дальше-то происходило?
Мы посидели в Целине, потом в апреле месяце, нас перебросили на аэродром Керчик. Это Донецкая степь, но поближе к Донбассу. Уже ставился вопрос об его освобождении. И основная задача у нас была это как раз бомбежка аэродромов, немецких аэродромов расположенных на Донбассе.

- Эффективность ударов ударов по аэродромам, по мнению летчиков какая была?
Разная. Все дело случая. Я вам расскажу такой случай. В Донецке, это тогда былоСталино, у немцев был большой аэродром с бетонной взлетно-посадочной полосой.

Там, видимо не один полк, а значительно больше. Наши туда несколько раз летали на разведку. В то время разведка уже не была такой опасной, потому что и «Мессеров» было меньше, и наши приобрели опыт, научились уходить… Апрель месяц был не очень ясный, почти всегда была облачность. Наши установили распорядок, когда немцы завтракают, когда обедают, когда летают. У них был очень четкий распорядок.

И Белый решил всем полком, то есть, восемнадцатью самолетами, вылететь к завтраку. И вот, 9 мая 1943 года, полк разделился на две части. Одна эскадрилья полетела на столовую, а одна ударила по стоянкам.

Потери у немцев были огромные. У них в столовой много летного состава и технического погибло. Немцы потом в отместку охотились за нашим полком.

А потом мы туда, кстати говоря, прилетели, на этот аэродром, стояли смотрели результаты. Результаты, в самом деле, кошмарные. Там еще валялись разбитые немецкие самолеты. А самое главное, что летного состава много убили - одна из двухсот пятидесяти килограммовых бомб попала в самом начале налета в столовую. Когда в конце 1943 года, нашему полку присвоили звание гвардейского, учли этот налет.

А дальше полетели в Запорожские степи. Бомбили переправы немцев, через Днепр. Когда освободили Донбасс и подошли к Запорожью двум полкам нашей дивизии присвоили гвардейское звание. Мы тогда стояли на аэродроме, где-то недалеко от Сиваша, готовились к освобождению Крыма.

Потом летали бомбить Крым: аэродром Веселое, порт Севастополь, бухту, в которой стояли корабли, туда летали.

- В Севастополе у немцев было колоссальное количество зенитной артиллерии. Потери у Вс большие были?

- А бомбили Вас тогда часто?
Да нет, лишь одиночные «Мессера» ходили. Активность немецкой авиации очень сильно упала.

- А воронки кто после налетов заделывал?
В основном техники и механики, обслуживающий персонал. И БАО тоже. В ручную. Бульдозеров, занимающихся воронками, я не видел. Видел, как бульдозеры расчищали дороги, это я видел.

В конце апреля начался штурм, наши переправились через Сиваш, и наш полк разместили в Симферополь. Мы сели на аэродром «Веселое». Часть личного состава разместилась в казарме, часть - снимала квартиры. Я, например, снимал квартиру.

- А чем Вы платили за квартиру?
Деньгами. Тушенкой.

- А деньги Вам давали специально на снятие квартиры?
Специального фонда не было. Деньги из своей зарплаты. Я не полностью аттестат пересылал, часть себе оставлял… Остальные деньги высылал матери, но мать их, к сожалению, не получала, потому что сначала она оставалась в блокаде, здесь в Ленинграде. А в августе месяце 1942 года эвакуировалась в Омск, у нее там один из многочисленных братьев был. Но, вскорости, простудилась и умерла. А я этого не знал, и до конца 1944 года по аттестату высылал деньги. Потом когда узнал, написал в финансовое управление, что бы мне возвратили деньги. А мне оттуда прислали записочку: «Пришлите справки со всех БАО, которые Вас обслуживали и выдавали зарплату, о том, что с Вас вычитали деньги». Естественно, я и не знал, какие БАО, где они находились после войны…

В Симферополе моя авиационная жизнь кончилась. Дело в том, что в феврале 1942 года я вступил в партию…

- В фильмах часто показывают: под крылом самолета по этому случаю устраивают митинг…
Могли и так партийный билет вручать. Но это только торжественный момент вручения. А сам прием сложнее и занимал много времени. Вопрос о приеме решался на партийном собрании. Обязательным для приема в партию был год кандидатского стажа. В кандидаты тоже особый отбор и прием. Я стал кандидатом еще в феврале 1940 года.

- Нынешняя молодежь не знает всех условий приема. Сколько человек за Вас поручалось?
Три. Больше можно, но три - минимум.

- А кто были Вашими поручителями?
Моими поручителями был инженер полка Шапиро, я уже не помню его имени, инженер эскадрильи Иван Иванович Воронин и техник звена… Честно говоря, тоже не помню.

Так вот, в Симферополе моя авиационная жизнь кончилась. Вскоре после перебазирования в Симферополь, меня вызывает комиссар полка, полковник Хлестин. И говорит:

- Леонид Федорович, Вы член партии. От партии Вам новое поручение: мы Вас переводим в контрразведку «СМЕРШ». Мы Вас направляем в управление контрразведки «СМЕРШ» 4-го Украинского фронта.

Я говорю:

- Да какой я контрразведчик? Я ничего не знаю, никогда этим делом не занимался. По натуре я технарь, а психолог я плохой. А там это нужно будет…

- Ничего, справитесь! Направят на курсы переподготовки на три месяца. Вас там обучат, и будете самостоятельно работать!

Из нашего полка еще двух человек в «СМЕРШ» взяли.

Оказывается в это самое время, на освобожденной Молдавии и Западной Украине стали призывать в армию местных жителей. И среди них было большое количество бандеровцев. И наша контрразведка «СМЕРШ», уже не справлялась. Дошло до того, что бандеровцы организовывали массовые побеги с фронта. А то и к немцам убегали.

Первое, что поручили, пока мы еще в Симферополе были, это - направили нас на выселение татар, армян, греков из Крыма.

- А по какому принципу выселяли?
Всех подряд.

- Но был приказ Берии, он появился, после того как крымские татары на фронте стали жаловаться: они воюют, а их родственников выселяют. Этот приказ, всегда цитируют не полностью, а там сказано, что если командование поручается…
Я таких случаев не помню. Сначала татар вывозили, я в этом не участвовал, потом взялись за армян и греков. Там большая была диаспора. Я участвовал в окружении двух домов. Моя задача была наблюдение, чтобы никто не сбежал. Им давали возможность взять только минимум вещей. Потом их в теплушках отвозили.

- А их-то за что?
«До кучи». Они были в очень хороших отношениях с татарами. А те с немцами… По-другому никак было нельзя.

Потом я прибыл в штаб управления контрразведки 4-го Украинского фронта. Меня там поспрашивали, заставили написать автобиографию, что я, кто я… Потом прочитали лекцию про общую ситуацию. Какая ситуация в армии, кто такие бандеры, кто такие украинские националисты, как они ведут борьбу. Сформулировали нашу задачу так: вылавливать не всех, а именно организаторов, зачинщиков.

- Какое у Вас тогда было оружие? И какое звание?
Звание у меня было лейтенант. Когда надели погоны, то стал техник-лейтенант. Присвоили в октябре 1942 года, после освобождения Сталинграда. А оружие обычное: «ТТ».

- Кстати, а как восприняли введение погон?
На «ура». Был праздник. Отмечали, выстраивались строем. Командир полка Белый лично вручал каждому погоны.

- А заранее было известно, что введут погоны?
Знают приказ Сталина: «Ни шагу назад!» Тогда ввели штрафные батальоны. А следующий запоминающийся, когда уже освободили полностью Сталинград, был о том, что ввести офицерские воинские звания. И тогда стали говорить не «командиры», а «офицеры».

- То есть против слова: «офицеры» ни у кого ничего не было?

Не было.

- СМЕРШ - довольно-таки своеобразная контора. У Вас обмундирование оставалось авиационное, или Вас переодели?
Авиационное. В чем был, в том и был. А потом когда обучили, перевели в воздушно-десантные войска. Мы сначала находились в Симферополе, а потом нас перебросили, перебросили в Курскую область, в запас. Мы не на фронте были, нас в Курской области разместили, пополнили, перевооружили. Мы там находились месяца два. 31 августа 1944 года учеба моя закончилась. Я получил звание лейтенант НКВД. Направили меня оперуполномоченным НКВД и СМЕРШ во 2-ю воздушно-десантную дивизию, которая воевала в это время в Карпатах. Ужгород, Мукач - вот этот район. Добирались сначала поездом, потом на «Виллисах». Мы там начали воевать как легкая горная дивизия, потому что имели только легкое вооружение. Горные стрели. Прибыл туда, представился командиру дивизии, начальнику контрразведки дивизии. Он меня послал оперуполномоченным в батальон. Этот батальон был такой, «полуразведовательный»…

- Ваше отношение к комиссарам?
К комиссарам я относился спокойно, у нас был комиссар полка Хрустин. У меня с ним сложились хорошие отношения. Я к нему относился, ну, как к нормальному командиру.

- А они вообще нужны были? Или можно было без них обойтись?
Сейчас в армию водят священников, и тогда, ввели тех, кто поднимал дух.

- И если был хороший командир, то комиссар был не нужен?
Конечно. Тем более, для тех, кто «против», существовала контрразведка. Она с этим делом справлялась лучше комиссара.

- Были ли на фронте проявления антисемитизма? Человек уже семь-восемь опросил. Все говорят: «Нет, не было. После войны, да, было. В войну абсолютно не было». Сейчас мемуары выходят в Израиле. Тех ветеранов, наших бывших соотечественников, которые уехали туда. И они пишут: «Было…»
Не надо им верить, потому что их мемуары на половину вранье. Они сказочники, почувствовали свободу болтать.

- Скажите, какое у Вас было отношение к контрразведке до того, как Вы с ней познакомились, и потом…?
А никакого отношения не было. Никакого представления не имел…

- Ну, у Вас же был особист свой?
Был, но я с ним никаких контактов не имел. Но я тогда был убежден, что он разыскивает врагов народа, тех, кто мешает нам воевать…

Прибыл я в батальон. Это было севернее Ивано-Франковска. Самые бандеровские места. Там мы прочесывали леса, были перестрелки… Но первое задание у меня такое: когда захватили город… Попозже название вспомню…

В этом городе были большие винные погреба. А на платформах стояли цистерны со спиртом. Наши солдаты узнали про спирт, начали стрелять в цистерны, пробивали дырки и напивались до того, что некоторые умерли. Перепились нормальным спиртом.

Надо было навести порядок с винными подвалами. Дали мне взвод. Это было мое первое дело.

Ну, а потом на фронт. Нам отвели кусочек фронта, в составе 1-й гвардейской армии. Она стояла как раз на границе между Чехословакией и Венгрией. На реке Бодрок. Там мы долго стояли. Воевали там против нас не немцы, а венгры. Одно время было затишье. Когда в конце октября к власти в Венгрии пришел Хорти, мы ожидали, что Венгрия выйдет из войны. Некоторое время было затишье. Но оно такое обманчивое…

Однажды ночью командир батальона повел нас к венграм. И мы попали на минное поле. Если бы подорвалась хоть одна мина, нас бы просто расстреляли бы из минометов. Были случаи, когда в лесу нас бандеровцы обстреливали. Ну, в общем, ощущение после аэродрома было кислое.

Мне нужно было общаться с бойцами. То есть, выходить на передовую, там общаться с моими агентами. Тогда главная задача была: чтобы, не дай Бог, не было массового ухода с передовой.

- За переход к немцам, какие наказания были для командиров?
В штрафную роту… Но обычно, переводили на должность ниже. То есть, ротного во взвод…

- И что считалось массовым переходом? Сколько примерно человек?
Ну, пять человек перешли, это уже массовое. Тогда уже и мне бы «навесили».

- А часто такое бывало?
Ни разу не было. Ну, человек пять, у нас всего убежало из дивизии… А в других частях были.

- Это даже в 1944 году убегали, да?
Это те, что были набраны из Молдавии, с Западной Украины.

- А в начале войны бывали ли массовые переходы?
Вы и сами понимаете, что такое окружение… Тогда в плен много попадало и без «перехода».

- Вы сказали, что Вас обстреляли из леса, и потом проводили прочесывание. Кто на это отдает приказ? И где берутся солдаты?
Приказ по прочесыванию получали из дивизии. Потом после войны, это будет целое событие. У них в лесу лагеря были. Ну вот, на разгром этих лагерей посылали.

- И сколько примерно, количество войск на прочесывание бросалось?
Наш батальон полностью. Давали район, но где находится точно, не знали, такого не было. Для этого надо было иметь своих агентов среди УОНовцев, а у них своя «КГБ» была, пожестче нашей. Кого они подозревали, они просто расстреливали и все. Очень жесткая политика.

- А за границей мародерство у нас в армии было?
Ну вот, я вам рассказал, случая со спиртом - это пример мародерства. А барахло никто не брал. Хотя в Кошице, я слышал… Когда уходило местное богатое население, то они в доме делали тайники, где прятали ценности, дорогую одежду. Слухи о том, что некоторые командиры и сержанты потрошили эти тайники были. Но каких-то судебных процессов или разбирательств по этому вопросу не было.

- Считали, что это военный трофей.
Трофей, это когда на поле боя брошено военное оборудование, обмундирование, оружие и так далее. А мародерство - это когда у гражданского населения отбирают, то, что им принадлежит.

- К примеру, наш боец на поле боя, обыскивает убитого врага. Это мародерство или это «трофейничество»?
Смотрели на это вот так - сквозь пальцы. Если это часы, браслет или кольца, ну вроде это трофей.

- А что бы наши магазины потрошили, не помните?
Я не помню такого. Ни в Польше, ни в Чехословакии такого не было…

- А местное население, где хуже всего к нашим относилось?
Хуже всего на Западной Украине бандеровцы относились.

У поляков были отдельные случаи, но как прецеденты. Меня однажды чуть не стукнули машиной. Мы патрулировали город, шли по тротуару, и на большой скорости нас нагоняла машина. Мы почувствовали опасность и, хорошо, что там был уступ, - мы успели спрятаться за него, а машина врезалась в него и разбилась.

- Вы водителя поймали?
Водителя? Так он в лепешку! Чего-то он не рассчитал.

- А какое тогда у Вас оружие было?
У меня были «ТТ» и дамский «Вальтер» трофейный.

- Автомат Вы не носили?
Нет, но автомат у моего денщика был. Я подобрал себе денщика, он - еврей из Румынии, знал хорошо молдавский, немецкий, украинский, еврейский. Эти знания потом очень пригодились. Я недолго на передовой в батальоне был.

Моя последняя операция на передовой была как раз в момент затишья, когда не было ясно, будут или не будут воевать венгры. Мы узнали, что в пяти километрах за линией фронта, на венгерской стороне нходится полковник, начальник разведки первой Венгерской армии. Фамилию не помню.

Я получил от контрразведки нашей дивизии, задание привести его сюда живым. Мне дали взвод бойцов, ребята обучены были всему. Мы перебрались через линию фронта. Без одного выстрела убрали всех, збрали этого полковника и перевели через линию фронта. Насколько он оказался полезным, я не знаю, но я сразу попал, как бы сказать, - в «перспективные» сотрудники СМЕРШа.

Через несколько дней венгры объявили, что они не прекращают войны, и не будут мириться. И война продолжалась.

После этого меня забрали в управление контрразведки 1-й гвардейской армии.

Немцы при отступлении оставляли сеть шпионов. И меня направили в специальную оперативную группу. Мы уже действовали в тылу и…

- Как в фильме «В августе 44-го»?
Нет, это не совсем. У нас было проще, нам нужно было выявить, кого в населенных пунктах оставили в качестве шпионов. А не в ближайших тылах армии, как в фильме «В августе 44-го»… У нас была другая задача. Немцы оставляли долговременную сеть шпионскую. Нам нужно было их вылавливать. Вот тут-то и пригодился мой денщик, который знал несколько языков

Как правило, начиналось с того, что мы приходили в полицейское управление, или в орган местной власти. Начинали рыть документы, и по ним часто удавалось найти, кто был связан с немцами.

- Неужели немцы такие идиоты были, что оставляли такие документы?
Нет, нет. Косвенные документы, ну скажем, расписки и прочее. Иногда из разговоров узнавали, кто общался с немцами чаще других, к каким людям общавшимся с немцами есть претензии у местного населения.

Мы их задерживали, и, как правило, потом часть из них оказывались именно те, кого мы искали. Эта работа оперативной группы продолжалась почти до конца войны. А в дивизию я приезжал только время от времени для того, чтобы узнать новости и тому подобное.

- А при задержании агенты сопротивление оказывали?
Обычно мы старались избежать прямого столкновения. Приглашали на собеседование, а потом… Контрразведка работает спокойно…

В октябре 1944 года в Словакии вспыхнуло восстание. И нас двенадцать человек из контрразведки дивизии перебросили туда для оказания помощи при организации работы контрразведки. Восстание было подавлено. И когда это произошло, мы начали по Татрам идти на юг, для того что бы выйти через линию фронта к своим. Питались чем придется: что с собой захватили, что в лесу сумели добыть. Из двенадцати вышли только семеро, остальных мы потеряли. Один был ранен, и его оставили у местной женщины, гуцулки. Она вызвала у нас доверие. Но не знаю, что с ним случилось. А остальные были убиты в перестрелках. Сначала с венграми (население там было в основном венгры), а потом, когда стали выходить сюда, ближе к линии фронта, то с бандеровцами.

- Я слышал, что венгры иногда гораздо фанатичней немцев дрались?
Венгры тоже воевали очень круто. Они не вышли из войны, потому что основная солдатская масса была за продолжение.

- Вопрос о Ваших наградах. Вот пока Вы были техником, чем Вас наградили?
За совокупность операций по вытаскиванию самолетов я получил медаль «За боевые заслуги». И как авиатехник больше я никаких наград не получил… Я и гвардейское звание не получил, был просто лейтенант. Не успел оформить, меня быстро перевели в контрразведку. Гвардии старший лейтенант я стал уже в контрразведке.

Следующую награду получил уже только 31 января 1945 года. За венгерского полковника. Были на моем счету еще и несколько шпионов.

- А как у Вас народ относился к Вам, когда Вы были особистом?
В батальоне все знали, что я особист, и относились по-разному… Бандеровцы, те относились очень плохо. Надо было остерегаться, что б не пристрелили.

- Что, один особист на батальон, и этого хватало?
В основном хватало. Но вот когда прибывало новое пополнение, особенно пополнение потенциально враждебное, то, конечно, меня одного было мало. Наваливался большой объем работы. Надо было с каждым побеседовать, почувствовать, что он собой представляет. Потом присмотреться, как они общаются между собой, как группируются. Старались распределить так, чтобы все вновь прибывшие украинцы или молдаване не попадали в одно отделение.

- А машины свои были?
Нет, у нас своих машин не было. Но когда надо было, выделяли «Виллисы». На «Виллисах» перебрасывали через всю Чехословакию. Своя машина могла быть только у командира полка.

- А как для Вас закончилась война?
Война закончилась странно. В конце войны примерно с апреля месяца мы находились на границе Чехословакии и Польши, около города Моравские Остравы. Фронта там как такового, не было. Он был «прозрачный». 25 или 26 апреля 1945 года наша шифровальная машина со знаменем дивизии ехала в штаб дивизии. Случайно проскочила через линию фронта. Там она была расстреляна, а шифр и знамя утеряны.

15 мая пришел из Москвы приказ: «2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию за потерю знамени расформировать». И нас передали в 50-ю стрелковую дивизию. Вот так закончилась война.

Мы сто тридцать километров не дошли до Праги. В новом местечке постояли десять дней, а потом через Германию и Польшу направились во Львов. И, в конце концов, мы прибыли, в место базирования. Нас разместили на самом бандеровском месте - в Хырове. Это недалеко от Станислово.

В двенадцати километрах от Хырова находилась крепость, в польские времена там была тюрьма, в ней и разместили наш батальон. Штаб находился в Хырове. А управление контрразведки 50-й стрелковой дивизии в Допомыле в двенадцать километров. Жил я в деревне. К тому времени привез жену. Женился я в 1945 году, как только война кончилась, получил отпуск, поехал сначала в Ленинград, а потом в Астрахань. Там в свое время познакомился с девушкой. И привез жену в этот самый бандеровский край.

Оперативная работа у меня была в основном батальонная, и по несколько раз каждую неделю я должен был ходить отчитываться в штаб.

Ходил вместе с денщиком. Две гранаты за пояс, два пистолета и через лес…

А вообще там бандеровцы уже здорово зверствовали… Несколько наших офицеров женились на местных гуцулках. И несколько случаев произошло… Бандеровцы приходили в такие дома, и вешали мужа и жену прямо на перекладину у ворот… Убивали местных за то, что у них в доме на постой наших офицеров и солдат ставили… Так что, когда их сейчас на Украине возвеличивают - это просто бардак. Это были просто бандиты, и никакого отношения к «освободительной» войне они не имели.

Но самые большие потери мы понесли во время выборов в Верховный Совет в феврале 1946 года. Были организованы избирательные участки по всем селам. Нашему батальону поручили охранять эти участки. Мы за время охраны потеряли тринадцать человек. Тринадцать человек! Это только из нашего батальона. При обысках, при поиске схронов с оружием бандеровцы оказывали бессмысленное сопротивление. Успевали убить одного нашего бойца… Наш на чердак лезет - голова из люка показалась, и он в нее стреляет.

- Так и Вы же бандюка расстреляете?
Ну, расстреляем. А потери то… Свой-то потерян.

- А такого, что бы по-американски - гранату туда, потом уже заходить?
Но «гранату» - это потери среди населения, а было предупреждено, что население не трогать. Не вражеская территория, а своя, и люди свои…

Потом я кончил оперативной работой заниматься. Стали призывать в армию тех, кто был в плену, кто был в оккупации. Контрразведке, в том числе и мне, поручили заниматься этими людьми. Выяснять, как попал в плен, что делал в плену, доносы от окружающих. Личное дело из архива поднимали, чтобы посмотреть, как он по службе шел, не было ли у него каких-то отклонений. А архивы находились в Москве… Часть бывших пленных потом отправляли в тюрьму…

Это дело было уже не для меня. Поехал сначала к начальнику контрразведки дивизии, которая стояла в Хырове.

Я говорю:

- Никакой я не контрразведчик, я по природе техник. Дайте мне уйти, окончу высшее заведение, и буду работать инженером.

- Чего ты дуришь? У тебя смотри, какие данные, мы тебя хотели представить к Ордену Ленина, за твои операции, а ты дуришь. Мы тебя пошлем в наше училище, окончишь его и дальше пойдешь.

Но я категорически настаивал, поехал во Львов, в штаб контрразведки Львовского военного округа. Побеседовал с начальником отдела кадров, тот меня выставил. Примерно с теми же самыми словами. Побеседовал с генералом - начальником контрразведки Львовского военного округа, и он меня тоже выставил. Но, несмотря на это, я снова написал раппорт. А писать, что я не хочу, не могу, нельзя. Сразу в каталажку. Поэтому я поехал снова, и прошу отпустить по состоянию здоровья. А мне в ответ:

- Брось дурить!

Но значит, мы с ним побеседовали, побеседовали:

- Иди пообедай, потом продолжим разговор.

Я пошел сел в столовую, против меня села женщина, мы с ней разговорились. Она всю блокаду была в Ленинграде, и естественно, мне было интересно. Потому что у меня там и отец и мать оставались и младший брат, здесь. Я с ней разговорился, и потом в разговоре как-то пожаловался, что в контрразведке, хочу демобилизоваться, а меня не отпускают. Она говорит:

- Пиши раппорт, чтобы тебя отправили на медкомиссию.

Написал я раппорт, занес в отдел кадров, к начальнику отдела кадров. Он сказал, чтобы я пришел завтра. Пришел на комиссию, а в этой комиссии эта женщина оказалась невропатологом. И не знаю, что она мне написала, какие заболевания, но меня через две недели уволили, и не только из органов уволили, но и послали в запас ВВС. И 6 июля 1946 года я оттуда выехал, приехал в Ленинград.

- А приехали без проблем? Вроде бы ленинградцев обратно очень неохотно пускали.
Пускали, никаких проблем не было. Если жилье есть…